Феникс

— Тебя хорошо кормили? — поинтересовался я. Айбин тщательно обдумал ответ:

— Пожалуй, нет.

— И меня тоже.

— Я бы не возражал… — Он замолчал и бросил взгляд на окно.

Я проследил за его взглядом, но не заметил ничего заслуживающего внимания. Затем снова посмотрел на Айбина:

— Что такое?

— На окне прутья, — заявил Айбин.

— Да?

— Меня держали в помещении без окон, — сообщил он.

— И что ты можешь сказать насчет нашего окна?

Он взял деревянную ложку из тарелки с остатками моей последней трапезы, подошел к окну и постучал ложкой по одному из прутьев.

— Думаешь, нам удастся их вынуть?

— Что? О нет, я о другом. Послушай. — Он снова постучал по прутьям. Обычный звук удара дерева по толстому железному пруту. — Замечательно звучит, не так ли?

Я прикинул, не шутит ли он.

— Хм-м, похоже, нуждается в настройке.

— Верно. Возможно, мне удастся решить эту задачу, обмотав ручку куском ткани.

Вздохнув, я уселся на койку. Оставалось надеяться, что нас действительно слушают. Несколько часов спустя дверь открылась. Вошли двое стражников с короткими копьями. Мне показалось, что они отлично умеют с ними обращаться. Мой старый друг королевский следователь, или как он там у них назывался, стоял за спиной стражников. Он кивнул мне и сказал:

— Пожалуйста, иди за мной.

Я поклонился Айбину и попросил:

— Поиграй за меня на барабане.

— Обещаю, — ответил он.

А Кустистым Бровям я сказал:

— Не уверен, что смогу много пройти.

— Если будет нужно, мы тебя понесем.

— Я постараюсь, — пообещал я.

И постарался. Ноги не очень меня слушались, болела спина, но я смог самостоятельно передвигаться. Я покачивался немножко больше, чем нужно, — пусть тюремщики считают, что я еще не совсем оправился от ранений. Мы прошли всего несколько футов по коридору и оказались в комнате, где стояли два низких стула без спинки. Кроме того, в комнате имелись окна. Кустистые Брови опустился на один стул, а я осторожно уселся на другой.

— Мы довольно долго обсуждали, что делать с вами обоими. Кое-кто настаивает на том, чтобы приостановить действие древнего закона о запрете на пытки. Другие полагают, что вас следует публично казнить, чтобы положить конец нарастающим волнениям среди народа.

Он помолчал, чтобы посмотреть, не хочу ли я что-нибудь сказать. Поскольку я понимал, что его вряд ли заинтересует информация о том, как сильно у меня болит спина, то промолчал.

— В данный момент его величество Коркорн, сын человека, которого ты убил, сумел убедить всех подождать до тех пор, пока не поступят вести с материка. Они скорее всего будут отрицать, что послали тебя, но мы хотим дать им возможность сказать правду. Если они поступят так, как мы предполагаем, ты будешь казнен. Если тебе любопытно, скажу: большинство считает, что тебя нужно забить камнями, другие склоняются к тому, чтобы связать тебя и бросить оркам.

— Я не настолько любопытен, — ответил я. Он кивнул:

— Пока мы ждем ответа, у тебя остается шанс открыть нам правду. Мы скажем твоему товарищу то же самое. Если он начнет говорить до тебя, то скорее всего его отправят в ссылку. Если раньше заговоришь ты, он умрет, а тебя, возможно, отпустят. В худшем случае тебе позволят принять яд — это значительно более приятная смерть, чем те две, о которых я уже говорил.

— Вы знаете из личного опыта? — осведомился я.

Он повернулся к стражникам:

— Верните его в камеру и приведите другого.

Они молча повиновались.

Я мог бы сказать что-нибудь остроумное Айбину, когда он проходил мимо, но мне ничего не пришло в голову. Ужасно хотелось послушать их разговор, но у меня, как и прежде, не было доступа к Державе, а колдовство по-прежнему не работало. Может быть, они просто сидели и играли в с'янг, чтобы у меня не возникло подозрений из-за краткости их беседы. Возможно, они и в самом деле думают, будто Айбин мне помогал. Нельзя исключить и что-нибудь третье, о чем я и не догадываюсь. Что ж, такое бывало и раньше.

Нас оставили в покое еще на два дня, в течение которых я узнал разницу между «хлопаньем» и «чередованием», между рыбьей кожей и шкурой животных. Айбин объяснил мне, какие именно челюсти можно использовать в качестве колотушки; поведал, как следует готовиться к фестивалю, какие бывают барабанщики; теперь я знал, что такое ритуал, или «рокот прибоя», почему некоторых барабанщиков называют «глубоководными» или «водянистыми». Айбин владел всеми стилями, но предпочитал «рокот прибоя».

Его истории интересовали меня гораздо меньше, чем я старался показать, но других развлечений не предлагалось. Меня еще два раза допрашивали, но я не стану вам рассказывать, как проходили наши встречи. Вы, наверное, и сами догадываетесь. Когда Айбин не барабанил, беседы с ним доставляли мне огромное удовольствие, но я так и не смог выяснить, работает ли он на наших тюремщиков.

Однажды я упомянул о богах. Разговор зашел о различиях в подходах к божественному у драгейриан и людей с Востока, и я спросил у него:

— А что такое боги?

— Бог, — ответил Айбин, — есть тот, кто не связан законами природы и может совершить в рамках морали поступок, который для обычного человека признается аморальным.

— Такое впечатление, что ты наизусть цитируешь какой-то постулат.

— У меня был друг философ.

— А его философия не поможет нам спастись из тюремной камеры?

— Он утверждает, что если ты спасешься, то должен забрать с собой товарища по камере. Если, конечно, ты не бог, — добавил он.

— Правильно, — согласился я. — А как его философия относится к игре на барабане?

Айбин с любопытством на меня посмотрел.

— Мы об этом говорили, — ответил он. — Иногда, играя, входишь с чем-то в контакт; есть вещи, которые текут через тебя, словно ты и не играешь вовсе, а кто-то другой играет на тебе. Вот тогда-то и получается лучше всего.

— Да, — согласился я, — с убийством то же самое.

Айбин сделал вид, что смеется, но не думаю, что он счел мои слова смешными.

Когда он вернулся после второго допроса, я спросил:

— О чем тебя спрашивали?

— Сколько различных звуков я могу извлечь из своего барабана.

— Ну?

— В каком смысле?

— Сколько?

— Тридцать девять, используя верхнюю часть барабана, раковину, обе части колотушки, пальцы и перчатку. И еще возможны вариации.

— Понятно. Теперь я знаю.

— Как бы я хотел иметь свой барабан.

— Сочувствую.

— С тех пор как ты сюда попал, дождь шел? В моей камере не было окон.

— Точно не знаю. Мне кажется, нет.

— Хорошо. Дождь может испортить верхушку барабана.

Немного позднее Айбин спросил:

— Почему мы убили короля?

— Мы? — переспросил я.

— Ну, так они меня спросили.

— Ах, вот оно что. Ему не нравился твой барабан.

— Хорошая причина.

Наступила тишина. Я подумал о том, как сильно хочу остаться в живых, отчего настроение у меня совсем испортилось, и я сказал:

— В тех случаях, когда тебе казалось, что ты попадал в унисон с кем-то… может быть, это был бог?

Он покачал головой:

— Нет. Трудно описать, но бога там не было.

— А ты попытайся, — попросил я, и он заговорил, в результате ему удалось отвлечь меня от мрачных мыслей, а потом я заснул.

Рано утром второго дня после появления Айбина я слушал импровизированный концерт на железных прутьях (настройка производилась при помощи кусков полотенца), деревянной ложке и фарфоровой чашке, когда почувствовал слабое покалывание в затылке. Я вздрогнул, но заставил себя сидеть спокойно. Расслабился и попытался сосредоточиться, чтобы усилить связь.

— Да?

— Босс!

— Лойош! Где ты?

— Я… появлюсь… позже… не могу… — И он исчез. Затем я почувствовал мощный контакт с кем-то другим — мне даже показалось, что кто-то кричит мне в самое ухо:

— Привет, Влад. Надеюсь, с тобой все в порядке.

Я почти сразу же узнал псионический «голос» и чуть не заорал вслух: