Страница 6 из 75
Ганшин вспомнил руки Оры, руки, двигавшиеся с таким нечеловеческим совершенством, каким мог бы обладать робот или ангел; ее лицо, напряженно-внимательное и такое чужое... Что же надо сделать с человеком, чтобы он перестал верить даже себе? Бог Ненастоящего... И в Приземелье нашел он своего должника. Ганшин бросил окурок и растер его подошвой. Метафизика! Юлькины бредни.
Хватит! Задел он эти чужие судьбы - и будет. Незачем копаться в них. Все равно никогда и никто не узнает, что же получил - пусть ненастоящее от этой женщины Йензен и за что он заплатил такой ценой. Или - вернуться?
У самого выхода на шоссе стояла телефонная будка - плексигласовый колпак на трубчатых стойках, похожий на пузырек паука-серебрянки. Ганшин нырнул в этот пузырек, набрал номер. Ему долго не отвечали. Он насчитал восемь, девять, десять гудков... Потом трубку сняли.
- Слушаю.
Ганшин молчал.
- Алло! - Потом требовательнее: - Алло! Ну говорите же!
Ганшин подождал еще секунду, потом повесил трубку. Что он мог сказать сейчас Юльке?
Ганшин вышел из будки и медленно, а потом все быстрее и быстрее зашагал по шоссе к городу. Он убегал, зная, что прав, что так и надо, и зная, что никогда не простит себе этого бегства, убегал, гоня перед собой то исчезавшую, то выраставшую чуть ли не до бесконечности тень.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МАЙСКИЙ ДЕНЬ *
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою
А.Блок.
1
В это майское утро все было прекрасно: и море, очень синее и очень спокойное, такое спокойное, что кипящие кильватерные струи из-под раздвоенной кормы "Руслана" уходили, казалось, в бесконечность, тая где-то у самого горизонта; и небо, очень синее и очень прозрачное, с удивительно уютными и ручными кучевыми облачками, томно нежившимися на солнце. От палубы пахло совсем по-домашнему, как от пола в той допотопной бревенчатой хоромине в Увалихе, где Аракелов отдыхал прошлым летом. Каждое утро хозяйка, баба Дуся, болтливым колобком катавшаяся по дому, мыла некрашеный, отполированный годами и шагами пол, надраивала его голиком, и вокруг распространялся аромат дерева, солнца и воды... Собственно, почему солнца? И почему воды? На этот вопрос Аракелов ответить не мог. Ему так казалось - и все тут. Этот запах будил его, он еще несколько минут лежал, вслушиваясь в мерное шарканье голика и невнятное пение-бормотание бабы Дуси, и его наполняло чувство полного и отрешенного отдыха.
Так оно было и сейчас. Свои шестьсот часов он отработал. Теперь можно позволить себе роскошь поваляться в шезлонге в тени "Марты", глядя, как сливаются и тают вдали пенные полоски, говорливо рвущиеся из-под кормы; можно почувствовать себя на борту "Руслана" просто пассажиром, этаким пресыщенным туристиком, совершающим очаровательный круиз "Из зимы в лето". Шестьсот часов - по шестьдесят на каждой из десяти глубоководных станций программы - дают на это право. Жаль только, кейфовать ему недолго: завтра "Руслан" зайдет на Гайотиду-Вест, а оттуда на перекладных - сперва дирижаблем "Транспасифика" до Владивостока, потом самолетом - Аракелов за три дня доберется домой. А там и до отпуска рукой подать...
Эх! Аракелов с удовольствием потянулся, заложил руки за голову и стал смотреть, как резвится в полукабельтове от борта "Руслана" небольшая голов десять-двенадцать - стайка дельфинов-гринд. Здоровенные зверюги чуть ли не в тонну весом вылетали из воды, с легкостью заправских балерин совершали этакий "душой исполненный полет" и гладко, почти без брызг возвращались в море. Это выглядело так противоестественно, что невольно захватывало дух.
Через полчаса Аракелову пришлось все же встать и вслед за неумолимо сокращавшейся тенью передвинуть шезлонг метра на два в сторону, под самый бок "Марты". Аракелов похлопал рукой по прохладному металлу ее борта: "Лежи, лежи, чудовище, мы с тобой славно поработали. Только тебе еще маяться и маяться, а я уже все. Впрочем, тебе-то что, ты железная... Это про нас только говорят, что мы железные. А на самом деле мы вовсе не железные. Мы черт знает насколько не железные. Не то что ты! А пока отдыхай... Сколько ж тебе отдыхать? Дня два, пожалуй. Помнится, следующа станция милях в пятидесяти севернее Караури. Точно, два дня. Значит, когда ты пойдешь туда, вниз, я буду спокойненько перекусывать где-нибудь в буфете..."
"Марта" была батипланом из третьего поколения потомков "Алвина" и "Атланта". Маленькая двухместная машина, скорее похожая на самолет, только с перевернутым почему-то вниз хвостовым оперением. Этакий несуразный пятиметровый самолетик, тяжеловесный такой самолетик, даже на взгляд тяжеловесный, хотя в воде он и мог дать сто очков форы любому истребителю. "Ну это я, пожалуй, подзагнул, - подумал Аракелов. - Это слишком. Но все равно, посудинка хороша". Недаром она неизменно вызывала завистливые вздохи коллег с "Гломара Саммерли" и "Ашоки", с которыми "Руслан" встретился в море. Аракелов снова нежно погладил рукой стальной борт.
В сущности, их ничто не связывало. "Марта" работала только в верхних горизонтах, до семисот метров, тогда как Аракелов - глубинник - редко ходил меньше, чем на тысячу. И все же... Все же оба они были оттуда. Аракелов - наполовину человек, наполовину батиандр, одушевленная машина для исследования глубин; "Марта" - глубоководный аппарат, который Аракелов с удовольствием очеловечивал. В чем-то они были близки друг другу...
Аракелов достал из-под шезлонга предусмотрительно припасенный термос, налил в стаканчик соку, - стаканчик мгновенно вспотел, - выпил и поставил термос на крыло "Марты". Крыло было массивное, короткое, и это больше всего отличало "Марту" от самолета. Зато пара манипуляторов, выдвигавшихс как раз там, где у самолета шасси, усугубляла сходство. Перебирая эти сходства и различия, Аракелов запутался окончательно. "И ладно, - лениво подумал он. - Похожа, не похожа... Ну и что?"
По узкому трапу с ботдека спустилась Марийка и, улыбаясь, пошла к Аракелову. Аракелов помахал ей рукой. Он прикрыл глаза, но из-под приспущенных ресниц откровенно любовался ею. Высокая, статная, она была Аракелову выше плеча - это при его-то ста девяносто восьми! Но самым удивительным в ней была походка - не женщины, а феи-акселератки, из тех, что в лунные ночи танцуют на лесных полянах, и под их хрустальными туфельками не сминается трава...