Дон Хуан

— Вот что значит мужчина! Вот что значит человек! А мы только и думаем, только и замышляем, как бы его погубить! Видно, нас просто гложет зависть и душит обида. Лучше бы нам у них чему можно поучиться. Вот только, мера этого самого «чему можно», на беду, весьма невелика. Суть человека таится в его теле, и выражается она совершенно особым образом. То, что зовется жизнью, наверно, наделяет человека иным взглядом на вещи, для нас абсолютно непостижимым. Ведь не случайно Сатана так упорно скрывал от своего воинства, что такое здоровое тело. Доведись всем бесам поголовно узнать ту жизнь, какая открылась мне, в преисподней случился бы бунт. Но Сатана отлично знает: начни я описывать свой опыт, никто мне не поверит. Но теперь-то я времени терять зря не стану. Во-первых, поскорей примусь за богословские проблемы, которые прежде мне были не по зубам. И ежели будет мне отпущен достойный срок, попытаюсь постигнуть суть человеческую и, возможно, пойму, почему же дьявол так много внимания уделяет тем, кого я полагал не более чем разумными букашками. До сей поры самым совершенным человеком из тех, кого мне довелось узнать, был падре Тельес, да только он не мог и шагу ступить без костылей. А ведь уметь резво прыгать, наверно, не менее важно, чем измышлять хитроумные теории, ибо приятнее!

У него как-то само собой вдруг возникло желание проверить, сколь верна эта мысль, и он, выпрыгнув из постели, принялся подскакивать, делать сальто-мортале и иные акробатические фокусы. Тело беспрекословно слушалось и, казалось, мускулы и сами наслаждались собственными упругостью и силой.

— Лепорелло!

Голос раздался откуда-то из внутренних покоев, и почти тотчас же дверь отворилась: появился Дон Хуан Тенорио.

— Лепорелло! Рехнулся ты, что ли?

Черный Боб мигом застыл, немного пристыженный, но вместе с тем несказанно довольный.

— Без размину с утра никак нельзя, сеньор.

Дон Хуан оказался юношей едва ли не того же возраста, что и Лепорелло, притом весьма красивым. Правда, был он повыше ростом и сложением покрепче, движения его отличались изяществом и уверенной легкостью, так что облик его тотчас обращал на себя внимание и производил впечатление поразительное и неизгладимое.

Одет Дон Хуан был в черные короткие штаны и белую расстегнутую на груди рубаху, взамен башмаков — мягкие туфли. В руках держал он две шпаги. И одну из них, выходя, кинул на постель Лепорелло. Слуга торопливо оделся.

— Сеньор, я готов.

— Входи же, не мешкай.

Лепорелло вошел и огляделся. Комната Дон Хуана походила скорее на келью. В ней имелось два окна, сквозь кои било теперь яркое солнце. Кроме кровати, тут были полки с книгами, стол и одежный шкаф. Книги по большей части содержали сочинения мыслителей и поэтов. Одежда в шкафу была богатой, но неизменно черного цвета. Над кроватью висело старинное распятие, неподалеку лежали и четки.

— Нынче мы запоздали. Придется управиться побыстрей, а то не поспеем на первые лекции. В позицию!

Но тут послышался стук в дверь. На пороге вырос священник-иезуит. Дон Хуан отпрыгнул назад, изящно взмахнувши шпагой в знак приветствия. Лепорелло словно ненароком скопировал жест хозяина, ведь был он по натуре еще и шутом-пересмешником.

— Да ниспошлет вам Господь премного добрых дней, Дон Хуан!

— С чего бы им быть дурными, падре Мехиа. Что привело вас сюда?

По знаку хозяина Лепорелло удалился, но, бросивши тело слуги на топчан в передней, Черный Боб поспешно скользнул обратно.

Дон Хуан и его гость сели, при этом хозяин разместился на кровати, и иезуит начал говорить, кружа вокруг да около и постепенно приближаясь к главному: некий священнослужитель из их ордена только что прибыл из Севильи и привез дурные вести касательно отца Дон Хуана — дона Педро Тенорио, вот уже несколько дней, как лежит тот прикованный к постели тяжелым недугом. Лет ему немало, и худшего можно ожидать со дня на день. В свете этих вот печальных обстоятельств иезуит явился предложить свои услуги.

— Ведь, как нам известно, вы полагаете посвятить себя служению Богу.

— Пока я решения не принял, — ответил Дон Хуан.

— Такой шаг делается лишь после долгих размышлений, но намерение похвальное. К тому же за вами уже укрепилась репутация студента, наделенного острым умом, и мы вправе ожидать от вас умственных подвигов, но книги и научные труды требуют несуетной жизни — так можно ли найти что-либо лучше нашего ордена?

Дон Хуан почтительно проводил монаха до двери и по дороге заверил, что непременно поразмыслит над его предложением.

Иезуит вышел, и Дон Хуан приказал:

— Скорее завтракать. Я получил дурные новости об отце, нам придется нынче же отправиться в путь.

Глава третья

— Ну и что вы об этом думаете? — спросил Лепорелло, губы его жирно поблескивали, а глаза лучились сытостью и легким опьянением.

— Ничего особенного. И хотя я отнесся к вашему рассказу исключительно как к фантастическому повествованию, позволю себе заметить: присутствие беса…

— …одного из бесов, — поспешно поправил Лепорелло.

— Пусть так. Присутствие беса лишает эту историю оригинальности, делает слишком похожей на историю Фауста. Один мой старый друг, тонкий литературовед, говорил, что нынешние писатели если и выдумывают в очередной раз Дон Хуана, то делают из него либо нового Фауста, либо нового Гамлета. Вы предпочли нового Фауста.

Лепорелло тряхнул головой. Потом отхлебнул вина и вытер рот тыльной стороной ладони, заметив:

— В семнадцатом веке мы к салфеткам-то не слишком приучены были.

— Вы уклоняетесь от темы.

— А зачем ее продолжать, ежели вы не желаете видеть дальше своего носа. Разве можно сравнивать мою роль в истории Дон Хуана с ролью моего коллеги Мефистофеля — которого, кстати сказать, на самом деле не существовало — в истории Фауста? Я никогда не был искусителем, нет, всего лишь свидетелем, а начиная с определенного момента — и с какого момента, друг мой! — я стал не более чем другом и верным слугой. Признайте хотя бы, что такого беса можно назвать оригинальным. А если вы сами не способны понять, в чем моя оригинальность, извольте, объясню: я — бес, возмечтавший сделаться подобным человеку, и будь то в моей власти, я бы и вправду превратился в человека — и, само собой, обрек бы себя на смерть…

Лепорелло достал трубку, тщательно набил ее и, пока занимался этим, поглядывал в мою сторону смеющимися глазами.

— А вам хотелось бы узнать всю историю целиком?

Я скосил глаза на часы.

— Боюсь, через несколько минут сеньорита Назарофф начнет терять терпение.

— Об этом не беспокойтесь! Я же не собираюсь рассказывать вам эту историю прямо сейчас. Нет. Вы сможете увидеть ее, она будет развиваться у вас перед глазами, вернее, перед вашим умственным взором. Сможете, но должны заработать на это право.

— И какова же цена?

— Избавьте нас от Сони.

Он выпустил в воздух облачко дыма. Но прежде расстегнул жилет и ослабил ремень. Он выглядел вполне довольным — и обедом, и самим собой.

— Только не думайте, что это будет просто. Как бы не так! Я, разумеется, безмерно ценю и вас, и ваши таланты, но в успехе дела сильно сомневаюсь. Вы должны бросить вызов Дон Хуану и одержать над ним верх — в сердце, воображении и даже в физиологии сеньориты Назарофф. — Лепорелло откровенно зевнул. Извините. В это время я обыкновенно устраиваю себе сиесту. Так что? Ударим мы по рукам или нет? Вся повесть о Дон Хуане — целиком и полностью — в обмен на Соню Назарофф. Победителю двойная награда: дивная история и замечательная девушка.

— А если я дам вам ответ после сегодняшней встречи с Соней?

— О! Вы можете теперь сказать «нет», завтра — «да», а потом снова переменить решение, и снова… Мне слишком понятны метания человеческого сердца, я взираю на них с полным сочувствием. Уж я сам найду способ узнать, на чем вы остановились.