Страница 85 из 109
В этой переписке Бакунин выступает перед нами в весьма малосимпатичном виде. Возможно, что в своей защите Муравьева он руководствовался отчасти чувством благодарности к человеку, пришедшему ему на помощь в трудные минуты его жизни, и желанием расположить в свою пользу верхи местной администрации ввиду задуманного им побега (на случай неудачи хлопот Муравьева о его помиловании). Но в основном содержание и тон этой переписки объясняются тем, что в Иркутске благодаря своей близости к всемогущему генерал-губернатору Бакунин попал в ложное положение и сразу взял неверный тон. Войдя в кружок приближенных генерал-губернатора, Бакунин отрезал себя от местной общественности, в частности от ссыльных, со многими из которых вступил в неприязненные отношения. С другой стороны он вместо действительного Муравьева создал себе своего собственного, по своему образу и подобию, приписав ему свои панславистские мечтания и мнимо-демократическую программу, солидаризация с которою даже в том виде, в каком он сам ее излагает, не делает чести его политической проницательности и демократическим чувствам. Особенно резко бросается в глаза различие его подхода к самодуру-наместнику и политическим ссыльным: в то время как первого он всячески восхваляет, даже за подвиги, которые во всяком не говорим анархисте, каким его и в то время стараются выставить некоторые неумеренные поклонники, но и просто демократе должны были бы возбудить отвращение, он для вторых находит в своей палитре только самые черные краски в изображает их в самом отрицательном виде. Вообще вся эта страница является в биографии Бакунина одною из самых мрачных.
Н. А. Белоголовый в своих "Воспоминаниях", приведя резкий отзыв декабриста А. В. Поджио, выдержанный вполне в либеральном духе Кавелина, о побеге Бакунина из Сибири, рассказывает дальше о позиции, занятой последним в Иркутске по приезде в этот город (сказать по правде, "либеральные" воззрения и сочувствия Белоголовою заставляют отнестись с некоторой настороженностью к его рассказам о революционере). "Здесь, - пишет Белоголовый, - он сразу занял привилегированное положение в доме генерал-губернатора и вращался исключительно в правительственном кругу среди фаворитов дяди, избегая сближения с местным обществом, а потому и в деле беклемишевской дуэли, разыгравшейся на его глазах, стоял на стороне, враждебной общественным симпатиям. Так между прочим доподлинно известно, что опровержение в "Колоколе" на помещенное раньше в этой газете правдивое изложение всех обстоятельств дуэли было составлено при участии Бакунина и прислано Герцену с собственноручным письмом его, в котором заключалась горячая просьба в памяти старых дружеских отношений поместить немедленно это опровержение. Весьма возможно, что в уме Бакунина уже тогда назрел замысел бежать из Сибири, а потому он и держал себя в Иркутске постоянно в маске, думая только о своем плане и стараясь лишь вкрасться в доверие графа Муравьева; в этом он действительно успел и, воспользовавшись этим доверием, бежал через Амур при первой возможности и без особого труда" (стр. 103). Дальше в главе "Три встречи с Герценом" (стр. 532 сл.) Белоголовый повторяет, что Бакунин "вскоре после прибытия (в Иркутск) возбудил против себя всю молодежь тем, что всецело примкнул к генерал-губернаторской партии", каковая позиция "так категорически противоречила всей репутации и предшествовавшей деятельности знаменитого агитатора, что становила всех в тупик и могла быть объяснена только тем, что Бакунин, попавши в Иркутск на поселение, был встречен с родственным радушием генерал-губернатором Муравьевым, которому он приходился племянником, и тотчас же сделался постоянным членом интимного кружка Муравьева". Дальше Белоголовый высказывает предположение, что Бакунину вся местная борьба могла представляться слитком мелкой и что, оказывая услугу Муравьеву в смысле обеления его в "Колоколе", Бакунин этим подготовлял успех своего побега. Излагая свою беседу с Герценом, который по словам Белоголового признавал поведение Бакунина в этой истории предосудительным, однако не хотел выступать против него, пока он находится в неволе, и отказался поместить возражение Белоголового на статью, напечатанную против него в ответ на первую его заметку, мемуарист .приводит такое заявление Герцена, которое показывает (если оно точно, в чем мы не уверены), что помещение присланной сторонниками Муравьева заметки действительно не обошлось без вмешательства Бакунина ("я не мог отказать Бакунину в его напечатании). В сущности больше ничего о дуэли и о жизни Бакунина в Сибири Белоголовый не сообщает.
Характерно, что И. Барсуков в своей работе "Граф Н. Н. Муравьев-Амурский", т. I, стр. 575-6, совершенно заминает и обходит весь инцидент с дуэлью, ограничиваясь передачею рассказа Б. Милютина в "Ист. Вестнике" 1888, NoNo 11 и 12 (который с своей стороны старается затушевать дело и обойти его по возможности молчанием).
С своей стороны упомянутый выше Б. А. Милютин, незадачливый брат Д. и Н Милютиных, служивший в Восточной Сибири и бывший по назначению Муравьева председателем суда, рассматривавшего дело по обвинению судей, обвинивших в первой инстанции Беклемишева и его секундантов, т. е. даже не скрывающий в своих записках, что он в угоду властному сатрапу выполнил самое низкое дело, даже этот готовый на всякие услуги чиновник хотя и силится в своих воспоминаниях всячески обелить своего патрона, но и он принужден невольно признать, что причины дуэли тщательно скрывались, что "высшая администрация знала о предстоящей дуэли и не приняла никаких мер к предупреждению ее", что полицеймейстер во время дуэли находился на колокольне, откуда спокойно наблюдал за ее ходом, что в самый день поединка после смертельного его исхода Беклемишев и его секунданты публично устроили на балконе беклемишевского дома на главной улице города оргию, что член губернского суда Молчанов, лично даже незнакомый с Неклюдовым, сам предложил ему свои услуги в качестве секунданта, что "целый город шел за гробом" убитого. Далее он же принужден признать, что Муравьев "повлиял на решение сената", отдавшего под суд судей, осудивших убийц, так как "авторитет власти необходимо было восстановить", и что судьи, которых Муравьев решил засудить, "жили под влиянием местного тогдашнего общества, которое, ненавидя графа Муравьева (курсив Б. Милютина. - Ю. С.), воспользовалось несчастным случаем, чтобы выместить на нем всю злобу, которая накопилась в душе". См. Б. А. Милютин- Генерал-губернаторство Н. Н. Муравьева в Сибири (отрывок из воспоминаний)". "Исторический Вестник" 1888, декабрь, стр. 614-617.
Как видно из текста, данное письмо является не первым письмом Бакунина к Герцену из Сибири, а, по крайней мере, третьим. Первое (записку от лета 1858 г.) мы напечатали под No 604, второе это было большое письмо в 20 листов, т. е. в 5 печатных листов, написанное Бакуниным весною 1860 г., но по каким-то причинам до Герцена не дошедшее (из слов Бакунина нельзя понять, было ли оно отправлено и погибло по дороге или было уничтожено самим Бакуниным), наконец третьим является печатаемое нами здесь письмо от 7 ноября 1860 г. О своей записочке от лета 1858 г. Бакунин невидимому забыл или считал ее недошедшею по назначению, судя по тому, что он говорит о "первом взрыве освобожденного слова после долгого молчания".
1 Бакунин имеет здесь в виду многочисленные знаки симпатии, проявленные Герценом к нему во время его мыканья по тюрьмам. Конечно не обо всех отзывах Герцена Бакунин мог в то время знать: некоторые из них при жизни Бакунина оставались неопубликованными, как например письмо к Мишле "Михаил Бакунин", написанное в 1851 году, которое тогда вовсе не появилось в печати (статья осталась в бумагах Мишле и была впервые опубликовано по-русски в "Былом" за 1907 г.). О других, как о полемике Герцена с Френсисом Марксом, нападавшим на Бакунина в 1 853 г. в лондонской газете "Morning Advertiser", Бакунин узнал лишь после своего побега из Сибири (см. в следующем томе). Следовательно, Бакунин мог иметь здесь в виду следующее: