Допущение

— Стало быть, словесный портрет сказал, что зайдет попозже…

Отужинав, Иван вышел в сад, присел на крылечке Было около десяти, и, наконец-то, врубили уличное освещение. В кустах зашуршало, в упор глянули немигающие зеленые глаза. "Кс-кс", — машинально сказал Иван, но Жулик, увлеченный мышкованием, не отреагировал. Потянул ровный, свежий ветерок, запахи сконцентрировались, и от этого голова стала ясная, как после хорошего, крепкого сна. В глубине сада была темень — глаз коли, а ближе к дому глянцево блестели жесткие листья уже отошедших вишен, отбрасывая на асфальтовую дорожку дрожащие размытые пятна.

Там, в конце дорожки, за калиткой, появился кто-то бесформенный, с неразличимым лицом, будто бы скрытым наполовину маской, и деликатно тренькнул звонком. Иван, пристукивая задниками шлепанцев, пошел открывать.

У человека была борода, мешающая сразу определить — кто это, но глаза казались знакомыми. Он был немолод, грузен и высок, хотя и сутулился. Возможно, сутулился он нарочно, чтобы казаться меньше ростом. И еще сбивала с толку эта черная пышная борода…

— Вы? — узнал Иван. — Проходите.

— Маскировался, маскировался, — пробурчал Эрэф не двигаясь с места. Давай-ка прогуляемся, чтоб без лишних ушей. Разговор есть…

— Чудесно здесь, — говорил Эрэф, шагая неторопливо, словно давая помять, что спешить особо некуда. — Зелень цветами пахнет. Чем тебе не юг? Доводилось в Сочах-то побывать?

— Не довелось пока, — вежливо ответил Иван.

— А мне довелось. Чудесное место, я вам доложу. Там и с… женщиной одной познакомился. Впоследствии своей супругой. Ты ее не помнишь.

— Слышал, что у вас была жена, — сказал Иван, — но не знал, что она отсюда. Говорят, она рано…

— Да, да, — поторопился перебить Эрэф. — Такое несчастье. Врачи ничего не могли сделать. Но мальчишка жив-здоров Да он и не мальчишка уже… Как пахнут. Я уж и забыл, что это такое — цветы.

— Давно прибыли? — спросил Иван, чтобы отвлечь старика.

— Буквально пару часов, — сказал Эрэф. "Врет", — убежденно подумал Иван и, не сдержавшись, хмыкнул. А хмыкнул он потому, что раньше и представить бы себе не смог, будто Эрэф способен соврать. Да что там представить, он бы в драку полез, вздумай кто-то хоть намекнуть, что Эрэф врет. Это был столп, титан, умница. Его слово было закон. Курсанты подражали ему во всем и на досуге отрабатывали перед зеркалом тяжелый, давящий эрэфовский взгляд из-под насупленных бровей. Во время семинаров на любой, даже самый заковыристый и едкий, с подтекстом вопрос он отвечал молниеносно и с таким спокойствием, словно читал по бумажке. После этого наступал его черед. Теперь он задавал вопросы, а затюканный курсант, кляня себя, начинал путаться, мямлить. Эрэф снисходительно улыбался, и это было хуже, чем если бы он кричал или издевался, как другие наставники… Там не менее, как понимал теперь Иван, этот кумир, этот образец для подражания частенько врал самым заурядным образом. Врал, обучая их непобедимой стратегии и тактике, врал, красочно описывая блестящее настоящее и будущее внедренных агентов, вот и сейчас по мелочи, но врет. Только зачем?

Они прошли квартал, и Эрэф неожиданно свернул в переулок. Прогуливаться в шлепанцах было очень неудобно: спадали, черти.

— Можно быть с тобой откровенным? — спросил между тем Эрэф. — Я хочу, в конце концов, чтобы между нами не было недоразумений. Тебя, сынок, в свое время удивило, что я вышел на прямую связь. Да, это, конечно, дорогое удовольствие, но дело в том, что это не кто-нибудь, а ты, с другими я так не общаюсь. Ты, Ваня, всегда выделялся среди курсантов. Одной прилежности да исполнительности мало. Было в тебе что-то такое неординарное, что-то такое, знаешь ли, многообещающее. Что греха таить, ты всегда был моей надеждой, моей будущей опорой. Поверь, ни за кем я не следил так пристально, как за тобой. Признаюсь честно, твои быстрые успехи сначала поставили меня в тупик, потом понял — недооценил. Недооценил, Ваня, есть такой грех.

"Ох, мягко стелет", — подумал Иван.

— Но это все лирика, — продолжал Эрэф, резко меняя тему, — Я вот к чему. Как-то у нас на родине все обанкротилось: у власти серость непролазная, в искусстве — шарлатанство, науку двигают обросшие шерстью питекантропы. Народ истосковался по истинным гениям и героям. Надоело, понимаешь, обходиться суррогатами. Вот тут мы и подходим к главному… Какой-то идиот из агентства новостей пустил в эфир закрытую информацию: есть, мол, в свеженькой колонии, на так называемой Земле, наш отечественный супермен, который изобрел новое оружие и уже в одиночку расправился с контрагентом. А нашей публике только дай сенсацию. Белковых почему-то недолюбливают, хотя любой из них стоит сотни бездельников, которые норовят помитинговать, а не работать. А тут — герой, с самим контрагентом справился! От известия о новом оружии просто в какой-то экстаз впали. Да еще один умник хворосту в огонь подбросил. Улучил момент. Это, говорит, никакое не оружие, а возможность использовать пространство и время в мирных целях. Бред собачий. А народ опять в экстаз. Из крайности, что называется, в крайность.

— Не бред, — хмурясь, сказал Иван. — Это действительно не оружие.

— Не буду спорить, — охотно согласился Эрэф. — Одним словом, толпа ухватилась за это пространство и время в мирных целях, и вот наш Дай Банг на пьедестале. Как тебе это нравится?

— Не понимаю, — Иван скосился на наручные часы.

— А что тут понимать? — добродушно сказал Эрэф. — Ты уже обогнал Президента на добрую сотню голосов. Учти, что военный сектор за нас. А это основное в перевороте. Народ — за тебя, ты с нами, следовательно, и народ за нас.

— За кого: за вас? — уточнил Иван.

— За тебя, за меня, за наших друзей. "Старый лис, — подумал Иван. — Вот и ты попал в ситуацию от которой скверно пахнет. Выходит, здорово припекло, если единственный выход — переворот. Ай да патриот! Собственная шкура-то, оказывается, роднее абстрактного отечества. А еще трибуналом пугал, злодей".

Будто услышав его мысли, Эрэф сказал:

— Ты, Ваня, не беспокойся, тут все без обмана. Я похлопотал, никакого трибунала не будет — ты амнистирован. Так что можешь смело баллотироваться в Президенты. — И ободряюще подмигнул.

— А если откажусь? — поинтересовался Иван.

— Ой, не советую, сынок.

— Ну, так я отказываюсь, — обезоруживающе просто сказал Иван.

Усмехнувшись, Эрэф прищелкнул пальцами, и из темного переулка бесшумно выдвинулось нечто громоздкое, блеснувшее металлом. Узнав индивидуальную капсулу, Иван сказал спокойно:

— Бросьте-ка вы, не суетитесь.

Ему вдруг страшно захотелось спать. Он брел в своих шлепанцах по гладкому асфальту, надеясь приютиться, а рядышком где-то стояла кровать с пышно взбитой периной, и он отыскал ее, и приютился, только было очень жарко под пуховым одеялом. Захотелось его снять, но одеяло попалось на редкость неснимаемое, в нем все запуталось — руки, ноги. Проскользнула мысль, что завтра к девяти на работу, как бы не проспать. Что такое проспать? — спросил он себя голосом Эрэфа. И почему к девяти, а не к двенадцати? Эта профанация хороша для Голубой планеты и недостойна Президента. Президент правит всегда, но встает, когда ему угодно. Сейчас Президент маленько поспит, правители спят мало, но ведь и им надо покемарить (черт бы побрал этот землянский лексикон), а затем, прокемарившись, примется за госдела. И тут очень кстати будет умудренный помощник — старый, добрый Эрэф. Вот мы сейчас осторожненько пойдём на Корабль и отдохнем до самого Кольца. Ох, и славно же мы отдохнем…

И тут чужая воля внезапно отпустила. В голове образовалась ясность, Иван весело спросил:

— За какие такие госдела?

— Что? — Эрэф державший его под локотки, на мгновение остолбенел. Немедленно спать! Спать!

Иван узрел неподалеку «Бобика», сообразил, что сейчас будет жарко, схватил грозного Эрэфа за руку и, напрягаясь, потащил прочь. Сзади, обжигая, возник занавес огня. На асфальте вздулись пузыри. Очевидно, собираясь спалить мелкого «Бобика», эрэфовская махина пустила в ход пошлый огнемет.