Страница 67 из 84
На плече Гофман-Разумов тащил мешок со свежими кукурузными початками.
– Ты никак вегетарианцем стал? – поинтересовался Костя.
– Нет, я все ем, – заверил его Гофман-Разумов. – А кукурузу я домой захвачу. Здесь она копейки стоит, а в наших северных краях – редкость. Буду варить и продавать на проспекте.
Тут на крыльце появился Верещалкин, как всегда в очках, что не позволяло определить, пьян он в данный момент или трезв. Однако это обстоятельство довольно скоро прояснилось.
– Бубенцов! – воскликнул он, обнимая Жмуркина. – Что же ты так долго добирался? А еще казаком называешься!
– Жеребец в дороге расковался, да и перебои с овсом случились, – сдержанно объяснил Костя.
Однако Верещалкин уже отпихнул его от себя и раскрыл объятия перед сотником-заочником.
– Костя! Жмуркин! Любимый мой писатель! Как я по тебе скучал! Оставайся жить у нас! Я тебя сделаю заместителем министра внутренних дел!
– Я вообще-то по другому ведомству, – сказал Бубенцов. – Внутренние дела меня мало интересуют. А вот командиром конной армии согласен стать.
– Запросто! Какую армию выбираешь – первую иди вторую?
– Разве у вас их много?
– Ради тебя хоть десять сформируем! – Верещалкин произвел рукой резкое рубящее движение, чуть не упал и вдруг дурным голосом заорал:
– Ну а лапти смени да косу наточи, и умоется кровью весь мир, – в спину удаляющемуся директору ТОРФа добавил Бубенцов.
Непонятно было, потешается он над Верещалкиным или поддерживает его.
В кулуарных разговорах Костя вскоре выяснил, что Верещалкин с помощью Катьки, имевшей в этих краях разветвленные родственные связи, сумел втереться в ряды местной элиты, или, говоря по-новому, «истеблишмента».
Как-никак он был единственным членом Союза писателей на весь город. Бывшие председатели колхозов и директора школ, в одночасье провозгласившие себя министрами и госсекретарями, видели в нем чуть ли не классика советской литературы.
Без участия Верещалкина не обходилось ни одно торжественное мероприятие. Он сидел во всех президиумах и стоял во всех почетных караулах, а однажды даже бежал с факелом в руке впереди группы спортсменов-ветеранов (правда, уже через сотню метров его одолела одышка). Он участвовал в праздниках урожая, юбилейных торжествах, презентациях новых печатных изданий, маршах протеста, освящении храмов и военных учениях. Он шефствовал над школами, детскими приютами и исправительными учреждениями. Местные судостроители даже хотели назвать его именем только что отремонтированную самоходную баржу, да Катька воспротивилась – очень уж непрезентабельный вид имела эта посудина, весь свой век возившая песок и пиломатериалы.
Пуская своим покровителям пыль в глаза и умело выдавая желаемое за действительное, Верещалкин сумел рядовой литературный семинар превратить в Международный конгресс прогрессивных писателей, выбив на его проведение государственную дотацию.
Ради этого пришлось пригласить и каких-то сомнительных прибалтов (Бармалей, став активным деятелем националистической партии, все контакты с ТОРФом прекратил), и одного натурального монгола, повсюду расхаживавшего в живописном костюме ламаистского монаха-предсказателя, и вездесущего Хаджиакбарова, по такому случаю надевшего чалму, и никому не известного армянина с грузинской фамилией, и даже застенчивого мальчика-израильтянина, носившего шапочку-кипу и грозную фамилию Урицкий (при знакомстве с ним Костя поинтересовался: «Это не ваш дедушка устроил в Питере ту знаменитую заварушку?» Мальчик, зардевшись, стал оправдываться: «Что вы! Мой дедушка приходился Моисею Соломоновичу всего лишь троюродным племянником»).
Особенно широко были представлены недавно созданные независимые республики, в принципе считавшиеся дружественными (на полублатном жаргоне, повсеместно употребляемом в сочинениях Вершкова, они назывались Быдлостан, Хохлостан, Великая Кацапия и так далее).
Все делалось согласно канонам, устоявшимся еще со времен шефства Союза писателей над стройкой Беломорско-Балтийского канала. Отрабатывая щедрые суточные, писатели обязаны были выступать в коллективах трудящихся, призывать народ к новым трудовым и боевым победам, внушать массам социальный оптимизм, а вернувшись домой, еще и создать талантливые произведения, освещающие истинное положение вещей в регионе (на языке Верещалкина это называлось «Прорыв информационной блокады»).
В отличие от чересчур эмоционального Верещалкина, Катька прогрессивных писателей встречала довольно холодно и первым делом заставляла расписаться в куче ведомостей. Костя поставил шесть подписей за себя самого и еще две дюжины за отсутствующих приятелей – Балахонова, Вершкова, Лифшица и Разломова.
Научившись на милицейской службе читать кверху ногами любые тексты, он сразу заприметил список участников конгресса, в котором Катька время от времени делала свои, понятные ей одной, отметки – кого-то зачеркивала, кого-то, наоборот, подчеркивала, а возле некоторых фамилий ставила жирный восклицательный знак.
Число лиц, включенных в список, превышало сотню, чего ТОРФ не мог позволить себе даже в лучшие годы. Но не это было самое интересное. Впечатляли суммы (в том числе и транспортных расходов), запланированные на содержание каждого гостя.
Костя быстро прикинул в уме, что любой из его коллег был обязан сожрать гору деликатесов, выпить не меньше бочки вина и на персональном автомобиле совершить турне по всем европейским столицам. Да, тандем Верещалкин – Катька умел не только пускать пыль в глаза, но и превращать эту пыль в золотой песок.
«Впрочем, а какое мне до этого дело? – подумал Костя, ставя очередную подпись в очередной ведомости. – У самого рыльце в пушку. В армии крал. В милиции пил на дармовщинку. Второй год живу за счет ТОРФа. Эх, грехи наши тяжкие!»
В тот же день, ближе к вечеру, бывших семинаристов, а ныне уже «конгрессменов», определили на постой. На сей раз с бытовыми условиями не все обстояло гладко, сказывалась, наверное, пресловутая блокада, а может, денежки, предназначенные для оплаты гостиницы, просто ушли налево.
Обитать предстояло в общежитии совхоза-техникума, и без того переполненном смуглыми девчонками-малолетками, большинство из которых ничего не понимали по-русски. На весь этаж имелся только один туалет, по армейской традиции совмещенный с умывальником. А такие удобства, как душ или ванна, вообще были не предусмотрены, несмотря на жаркий климат.
Зато прямо перед общежитием, воздев к небу тяжелую длань, возвышался бронзовый Киров, одетый не по сезону – в громадные сапоги и зимнее пальто с воротником.
Обещанное вино еще не подвезли, и старые друзья праздновали встречу тем спиртным, которое предусмотрительно прихватили с собой. Разгоряченный жарой и обильными возлияниями, Костя собрался было искупаться, благо поблизости протекала довольно полноводная река, но оказалось, что пляжные шлепанцы, так выгодно приобретенные им на вокзале, имеют один недостаток – оба изготовлены на одну ногу, левую. Точно такое же разочарование ожидало и Бубенцова.
Впрочем, бывалые люди сказали, что так оно, наверное, и лучше. В нынешнем году купаться было как-то не принято. Река превратилась в своеобразный рубеж, разделивший единый прежде народ на две неравных части. Здесь имелась своя власть, на том берегу – своя, и все возможные компромиссы были, похоже, исчерпаны.
Там бронзовых, чугунных и гипсовых идолов уже свалили, а здесь они продолжали множиться. Здесь все вывески были на кириллице, там уже на латинице. У этих зеленая полоса на государственном флаге располагалась снизу, у тех – сверху. Общим было только одно – глубокая, хотя и тщательно замаскированная, нищета, царившая на обоих берегах.