Страница 27 из 84
Со стороны хозяев поступило предложение выпить за намечающееся на завтра торжество социалистической демократии. Игнорировать такой тост Костя был не в состоянии. Прикинув, что до назначенного ему контрольного срока (рассвет понедельника) остается еще больше суток, а на Хорьки вместе с засевшим там прокурором можно наплевать, Костя с достоинством принял наполненный до краев граненый стакан (другой посуды в пуще не признавали).
Оказывается, употребляли здесь исключительно первач, почти столь же крепкий, как и спирт, которого Костя за время своей армейской службы откушал немало. С этим еще можно было как-то мириться, но вот закуска вызывала недоумение. В этом богатом дичью и грибами крае на стол подали только свиное сало, почти неуязвимые для зубов сушки да крутой овсяный кисель, на манер холодца разлитый в глубокие тарелки.
Седые темнолицые ветераны дружно опрокинули свои стаканы и принялись черпать деревянными ложками густую жижу, своим видом и вкусом очень напоминавшую клейстер. Уж видно, такой здесь был обычай.
Косте стало дурно уже после пятого захода. Поняв, что аборигенов, имевших к алкоголю наследственную невосприимчивость, перепить невозможно, он попросился на свежий воздух. Завклубом и фельдшерица под руки вывели его из сельсовета и уложили спать на сеновале, рядом с уже давно сломавшимся председателем избирательной комиссии.
Проснулся Костя где-то около полудня, когда голосование уже шло полным ходом. Остервенело лаяли собаки, весело стучал дизель-генератор, со стороны клуба доносилась бравурная музыка. Слегка ополоснувшись холодной водой и наскоро опохмелившись, он приступил к охране общественного порядка.
Очень скоро его надежды на то, что сопутствующие выборам культурные мероприятия пройдут без сучка и задоринки, развеялись в прах. Коренные жители в силу своего преклонного возраста особых хлопот не доставляли, сохраняя рассудительность и степенность даже в пьяном виде, зато начало вовсю куролесить молодое поколение, по случаю выходного дня нагрянувшее из города.
Неблагодарные наследники, по полной программе прошедшие школу заводских общаг, а то и университеты исправительных лагерей, плевать хотели на авторитет отцов и дедов. Власть и закон, представленные в лице Кости Жмуркина, они вообще ни в грош не ставили. Дикие пляски под радиолу вскоре перешли в потасовку. Пока Костя пытался криком унять это безобразие, какой-то мазурик, похитив со стола избирательного участка пачку чистых бюллетеней, бросился наутек.
Преследуя преступника, Костя потерял фуражку и в отчаянии уже хотел было применить оружие, но на помощь ему неожиданно пришел древний дед, ковылявший навстречу. Вняв тревожным воплям милиционера, он врезал шустрому жигану бутылкой по башке.
Ни дурная башка, ни бутылка, полная самогона, при этом не пострадали, однако злоумышленник сбился с шага и был немедленно задержан. К счастью, драгоценные бумажки остались целехонькими, только слегка помялись.
Предупреждения дежурного относительно возможных провокаций начали сбываться, особенно, когда к Косте вдруг стала ластиться девушка-шизофреничка.
Кое-как отшив ее, он занялся поисками фуражки. Поиски закончились успехом, хотя и частичным. Какой-то охальник успел справить в фуражку большую нужду. Косте не осталось ничего другого, как забросить оскверненный головной убор подальше в кусты.
Разрешив одну проблему, пришлось немедленно браться за другую – приезжий мордоворот, приревновавший свою жену к председателю избирательной комиссии, собирался нанести ему такие увечья, после которых даже племенной жеребец перестает реагировать на кобыл.
Затем беды посыпались, как из дырявого мешка. Заглох дизель-генератор, загорелась передвижная киноустановка, в окно избирательного участка засветили булыжником, пьяный тракторист опрокинул свой «Беларусь» с моста в реку, исчез полинявший государственный флаг, еще недавно развевавшийся над сельсоветом.
Все это происходило на фоне затяжной вялотекущей драки, в которую вскоре ввязались даже женщины. Костя с ужасом представлял себе, какие кары обрушатся на него, если нечто подобное происходит сейчас и в Хорьках.
Такой бедлам продолжался до десяти часов вечера, вплоть до официального окончания выборов. Запершись изнутри, комиссия принялась подсчитывать голоса. На столах опять появились сушки, кисель и самогонка.
Довольно скоро выяснилось, что среди массы честных граждан нашлись все же выродки, проголосовавшие против кандидатов блока коммунистов и беспартийных или же оставившие на бюллетенях нецензурные надписи. Председатель сельсовета без труда вычислил как вредителей, так и отказчиков.
– У-у, морды полицейские! Устрою я им веселую жизнь! – пообещал он. – Узнают они светлое будущее, моль барачная!
Оказалось, что председатель тоже сидел в свое время, однако не за измену родине, а за чрезмерное усердие в деле охраны социалистической собственности – подстрелил порубщика, задумавшего подремонтировать свою хату казенным лесом.
Неиспользованные бюллетени члены комиссии заполнили собственноручно, доведя процент проголосовавших до положенных девяноста девяти и восьми десятых процента. Затем вся документация была помещена в специальный пакет и запечатана сургучом.
Пьянка продолжилась с новой силой, однако главврач Недорека и Костя Жмуркин, которым пора было возвращаться в район, смогли поучаствовать только в первой ее фазе.
Машину должен был вести лесхозовский водитель, ради такого случая целые сутки просидевший под домашним арестом. За вынужденное воздержание ему были обещаны три отгула и четверть самогона. Наверное, сейчас это был единственный трезвый человек на всю округу.
В последний момент на заднее сиденье влезла девушка-шизофреничка, и ее пришлось за ноги вытаскивать наружу. Как отметил про себя Костя, ее ноги, в отличие от мозгов, были в полном ажуре.
Ехать решили более короткой и менее разбитой дорогой через деревню Хорьки. Главврачу было любопытно глянуть, как обстоят дела на соседнем избирательном участке. Костиным мнением он даже не поинтересовался.
А дела у соседей, похоже, обстояли совсем неплохо. В отличие от Петуховщины, Хорьки сияли, словно лагерная зона, в которой администрация проводит повальный шмон. Из распахнутых настежь окон местного сельсовета доносились звуки гармошки и топот пляски.
– Зайдем, – сказал главврач, у которого, похоже, пересохло в горле. Расслышав в общем гомоне молодые женские голоса, он задумчиво добавил: – Что-то давно я не проводил полный гинекологический осмотр.
Костя, сжимавший под мышкой засургученный пакет и оттого ощущавший свою необыкновенную значимость, неосмотрительно согласился на это предложение.
Стол, накрытый для избирательной комиссии в Хорьках, разительно отличался от своего собрата в Петуховщине. Даже жареный молочный поросенок на нем присутствовал, правда, в достаточно растерзанном виде. Что уж говорить о всяких других разносолах!
Ядреные девки, визжа в такт переливам гармошки, высоко задирали ноги. За порядком надзирали крепкие и почти трезвые парни с повязками дружинников на рукавах. Во всех ощущались организаторские способности, непререкаемый авторитет и цепкая хватка прокурора.
Сам он сидел во главе стола за бутылкой коньяка (единственной здесь) и закусывал маринованными грибочками, которые подкладывала ему местная бухгалтерша, дама такая холеная и гладкая, что при виде ее Недорека и Жмуркин невольно облизнулись.
О внешности прокурора сказать можно было только одно – его предком по отцовской линии был Малюта Скуратов, а по материнской – Салтычиха (или наоборот, что принципиального значения не имело).
Заметив вошедших, он кивком головы милостиво подозвал их к себе. Бухгалтерша оставила в покое грибочки и налила три стопки коньяку.
– Как дела? – процедил прокурор сквозь зубы.
– Закончили, – сообщил главврач. – У нас выборщики уже к двум часам проголосовали.
– А у нас к двенадцати, – похвастался прокурор. – И каков же процент?