Утверждает Перейра

Настала ночь, и от свечей исходил слабый свет. Не знаю, почему я все это делаю для вас, Монтейру Росси, сказал Перейра. Может быть, потому, что вы славный человек, ответил Монтейру Росси. Это было бы слишком просто, отозвался Перейра, на свете много славных людей, которые, однако, не стремятся навлечь беду на свою голову. Тогда не знаю, сказал Монтейру Росси, право, не знаю. Сложность в том, ЧТО я и сам не знаю, сказал Перейра, до недавнего времени я задавался многими вопросами, наверное, пора прекратить задавать их себе. Он поставил на стол вишню в вине, и Монтейру Росси наполнил свой стакан до краев. Перейра положил себе одну вишню и немного сиропа, потому что боялся нарушить диету.

Расскажите, как там было, попросил Перейра, что вы делали все это время в Алентежу? Мы облазили весь район, ответил Монтейру Росси, останавливались в наиболее надежных местах, там, где было брожение… Простите, перебил его Перейра, но мне показалось, что ваш двоюродный брат не очень подходит для этого, правда, я видел его всего один раз, но у меня сложилось впечатление, что он не больно-то расторопный, я бы сказал, наоборот, слегка заторможенный, и потом, он даже не говорит по-португальски. Верно, сказал Мон-тейру Росси, но в мирной жизни он был наборщиком, знает, как обращаться с документами, и лучше всех умеет подделывать паспорта. Тогда мог бы и свой получше подделать, сказал Перейра, у него был аргентинский паспорт, но за версту видать, что фальшивый. Тот паспорт делал не он, возразил Монтейру Росси, его снабдили им в Испании. И в итоге? – спросил Перейра. Ну, ответил Монтейру Росси, в Порталегри мы нашли одну надежную типографию, и брат принялся за работу, поработали мы что надо, брат сделал кучу паспортов, большую часть мы раздали, а остальные не успели, и они остались у меня. Монтейру Росси взял сумку, которую оставил на кресле, и засунул туда руку Вот то, что у меня осталось, сказал он. Он выложил на стол пачку паспортов, их было штук двадцать. Вы – безумец, дорогой мой Монтейру Росси, сказал Перейра, разгуливаете с таким содержимым, как будто это кулек конфет, если вас найдут с этими документами, вы плохо кончите.

Перейра взял паспорта и сказал: Это я спрячу. Он подумал положить их в ящик стола, но это показалось ему не слишком надежным местом. Тогда он пошел в прихожую и сунул их плашмя на книжную полку, как раз за портретом жены. Прости, сказал он портрету, но сюда никто не станет заглядывать, это самое надежное место в доме. Затем он вернулся в гостиную и сказал: Уже поздно, пожалуй, пора ложиться. Мне нужно связаться с Мартой, сказал Монтейру Росси, она волнуется, не знает, что со мной, наверное, решила, что меня тоже арестовали. Послушайте, Монтейр/ Росси, сказал Перейра, Марте завтра позвоню я, но с общественного телефона, а сегодня вам лучше не дергаться и ложиться спать, напишите мне номер телефона на этом листке. Даю вам два номера, сказал Монтейру Росси, если не отвечают по первому, то по второму должны ответить точно, если подойдет не она сама, спросите Лиз Делонэ, так теперь ее зовут. Это я знаю, сказал Перейра, я встречался с ней на днях, худая, как кошка, девушку совсем не узнать, такая жизнь ей явно не на пользу, Монтейру Росси, она губит свое здоровье, а теперь все, спокойной ночи.

Перейра задул свечи и спросил себя, зачем он ввязался в эту историю, зачем было принимать Монтейру Росси, зачем звонить Марте, зачем вообще встревать в дела, которые тебя не касаются. Может, потому, что Марта так исхудала и у нее торчали лопатки, будто два цыплячьих крыла? Может, потому, что у Монтейру Росси не было ни отца, ни матери и некому было дать ему кров? Может, потому, что он был в Пареде и доктор Кар-досу рассказал ему свою теорию конфедерации душ? Этого Перейра не знал и ответить на этот вопрос не смог бы и теперь. Он решил, что лучше пойдет спать, потому что на следующий день собирался встать пораньше и четко спланировать день, но перед тем, как лечь, он вышел на минутку в прихожую взглянуть на портрет жены. Но он, Перейра, не разговаривал с ним, а только ласково помахал рукой, утверждает он.

23

В то утро на исходе августа Перейра встал в восемь часов, утверждает он. В течение ночи он просыпался несколько раз и слышал, как дождь барабанил по листьям пальм в казарме напротив. Он не припомнит, снилось ли ему что-нибудь, он спал неспокойно, просыпался, и что-то ему наверняка снилось, но что именно, не вспомнит. Монтейру Росси спал на диване в гостиной, он был в пижаме, которая практически служила ему простыней, учитывая ее размеры. Он спал свернувшись в клубок, будто озяб, и Перейра тихонько, чтобы не разбудить, прикрыл его пледом. Осторожно двигаясь по дому, чтобы не шуметь, он сварил себе кофе и вышел на угол в магазин. Купил четыре баночки сардин, дюжину яиц, помидоров, дыню, хлеба, восемь биточков из трески, уже готовых, только разогреть в духовке. Увидев потом висевший на крюке маленький сырокопченый окорок, обсыпанный красным перцем, Перейра купил его тоже. Решили пополнить свои запасы, доктор Перейра? – заметил ему лавочник. Да, знаете, ответил Перейра, служанка вернется не раньше середины сентября, она у своей сестры в Сетубале, так что приходится управляться самому, а ходить за покупками каждый день нет времени. Если хотите, могу порекомендовать вам одну хорошую женщину, она могла бы помочь по хозяйству, человек она порядочный и живет здесь недалеко, в сторону Грасы, у нее маленький ребенок, а муж бросил. Спасибо, не стоит, ответил Перейра, спасибо, сеньор Франсишку, но лучше не надо, не знаю, как посмотрит на это Пьедаде, знаете, как ревниво относятся служанки друг к другу, еще подумает, что ее в чем-то ущемляют, разве что зимой, идея сама по себе неплохая, но сейчас лучше уж я дождусь возвращения Пьедаде.

Перейра вернулся домой и разложил продукты в холодильном шкафу. Монтейру Росси спал. Перейра оставил ему записку: «На обед яйца с ветчиной или биточки из трески, их надо подогреть, можно на сковородке, но тогда добавив масла совсем немного, иначе расползутся, поешьте как следует и не волнуйтесь, буду к вечеру, Марте позвоню, Перейра».

Он вышел из дома и пошел в редакцию. Придя туда, он застал Селесту на месте, в ее будке, та возилась с календарем. Здравствуйте, Селеста, сказал Перейра, что нового? Не было ни почты, ни звонков, ответила Селеста. Перейра приободрился, хорошо, что его никто не искал. Он поднялся в редакцию, выключил телефон, затем взял рассказ Камилу Каштелу Бранки и подготовил его для типографии. Около десяти он позвонил в газету, ему ответил ласковый голос сеньорины Филипы. Это доктор Перейра, сказал Перейра, мне нужно поговорить с главным редактором. Ну, слава богу, сказал главный, а то вчера я разыскивал вас, но вас не было в редакции. Вчера я неважно себя чувствовал, солгал Перейра, решил посидеть дома, было плохо с сердцем. Понимаю, доктор Перейра, сказал главный редактор, я только хотел поинтересоваться, что вы собираетесь давать на страницу культуры в следующих выпусках. Буду печатать рассказ Камилу Каштелу Бранки, ответил Перейра, как вы и советовали, господин главный редактор, португальского писателя девятнадцатого века, думаю, это то, что нужно, как по-вашему? Отлично, ответил главный, но я хочу, чтобы вы продолжали и рубрику памятных дат. Я собирался написать про Рильке, но пока еще не сделал этого, хотел получить сначала ваше добро. Рильке, сказал главный редактор, это имя мне о чем-то говорит. Райнер Мария Рильке, объяснил Перейра, он родился в Чехословакии, но практически был австрийским поэтом, писал по-немецки, умер в двадцать шестом году. Послушайте, Перейра, сказал главный редактор, как я вам уже сказал, «Лисабон» превращается в низкопоклонническую газету, почему бы вам не отметить дату кого-нибудь из отечественных поэтов, Камоэнса например. Камоэнса? – переспросил Перейра, но Камоэнс умер в тысяча пятьсот восьмидесятом году, то есть больше четырех веков назад. Да, согласился главный редактор, но это наш великий национальный поэт, и он всегда актуален, знаете, что сделал Антониу Ферру, первый секретарь Комитета национальной пропаганды, в общем, министерства культуры? Он предложил объединить день рождения Камоэнса с Днем нации, мы будем праздновать одновременно и юбилей нашего великого эпического поэта, и День португальской нации, и вы могли бы отметить эту торжественную дату статьей о Камоэнсе. Но день рождения Камоэнса десятого июня, возразил Перейра, какой смысл отмечать его годовщину в конце августа? А тот, что десятого июня у нас еще не было страницы культуры, объяснил главный редактор, и об этом можно будет упомянуть в статье, и потом, знаете ли, отметить день Камоэнса никогда не поздно, потому что это наш великий национальный поэт, и связать с Днем нации, достаточно ведь только намекнуть на эту связь, а уж читатели сами разберутся, что к чему. Но простите, господин редактор, отчаянно сопротивлялся Перейра, послушайте, что я скажу, ведь мы ведем свое начало от лузитан, потом пришли римляне и кельты, потом у нас были арабы, о какой португальской нации, простите, здесь может идти речь? О нашей португальской нации, ответил главный, простите, Перейра, но в ваших доводах мне слышится что-то нехорошее, мы открывали мир, мы совершили самые крупные кругосветные путешествия, когда все это было? – в шестнадцатом веке, мы были уже тогда португальцами, мы то, что мы есть, и это вы должны отмечать, Перейра. Потом главный редактор сделал паузу и продолжал: Последний раз я был с тобой на ты, не знаю, почему-то опять перешел на «вы». Как вам удобно, господин главный редактор, ответил Перейра, может, оттого, что вы говорите со мной по телефону. Возможно, сказал редактор, короче, слушай, Перейра, я хочу, чтобы «Лисабон» был стопроцентной португальской газетой и его страница культуры тоже, не хочешь отмечать День нации, отметь хотя бы юбилей Камоэнса, это уже кое-что.