Король бродяг

Доктор постоянно что-нибудь делал – рисовал схемы фантастических машин, писал письма, составлял пирамиды из нулей и единиц по ему одному ведомым правилам.

– Что вы делаете, док? – спросил как-то Джек, просто чтоб потрепаться.

– Усовершенствую свою теорию вещества, – отрешенно ответил доктор и замолчал часа на три, по прошествии которых крикнул кучеру, что ему надо справить нужду.

Джек пытался болтать с Элизой. После разговора в гостинице она была явно не в духе.

– Почему ты готова выполнять сложные действия с одного моего конца и не хочешь целовать другой? – спросил он как-то вечером, когда в ответ на его нежности она только закатила глаза.

– Чего ты хочешь? Я теряю кровь – гумор страсти.

– В обычном женском смысле или…

– В этом месяце больше обычного. И потом, я целую только тех, кто меня любит.

– С чего ты взяла, будто я тебя не люблю?

– Ты почти ничего обо мне не знаешь, так что твои чувства продиктованы исключительно похотью.

– А кто в этом виноват? Я несколько месяцев назад просил тебя рассказать, как ты попала из Берберии в Вену.

– Неужто? Не помню.

– Может, у меня размягчение мозгов от французской хвори, девонька, но я отчётливо помню: несколько дней ты сосредоточенно думала, а потом сказала: «Не хочу об этом говорить».

– Ты не спрашивал в последнее время.

– Элиза, как ты попала из Берберии в Вену?

– Часть истории так печальна, что неприятно вспоминать, часть – настолько скучна, что ты сам не захочешь слушать. Довольно сказать, что когда я настолько повзрослела, чтобы считаться взрослой на вкус любвеобильного мавра, то стала в их глазах дивидендом – процентами, набежавшими на прежнюю стоимость моей матери. Меня пустили в расчёт.

– Что?!

– Передали константинопольскому визирю в ходе сделки, мало отличной от тех, что заключаются в Лейпциге. Как видишь, человека тоже можно свести к нескольким каплям ртути и влить в международный поток.

– И сколько визирь за тебя заплатил? Просто любопытно.

– Два года назад цена за одну меня на средиземноморском рынке равнялась одному жеребцу, чуть постройнее и порезвее того, на котором ты только что ехал.

– По мне… ну, разумеется, любая цена была бы слишком низкой, и всё же…

– Однако ты забываешь, что Турок – не обычный конь. Он, может, чуть староват, но, что главное, способен произвести потомство.

– А, так в уплату за тебя пошёл кровный жеребец.

– Необычного вида арабский скакун. Я видела его в порту. Он был совершенно белый, за исключением, разумеется, копыт, и с красными глазами.

– Берберы разводят скаковых лошадей?

– Через Общество британских невольников я узнала, что скакун направляется во Францию. Кто-то там связан с берберийскими пиратами – полагаю, тот, кто обратил нас с матушкой в рабство. Из-за этого человека я никогда не увижу матушку: когда я покидала Берберию, у неё был рак. Когда-нибудь я разыщу и убью мерзавца.

Джек мысленно сосчитал до десяти и сказал:

– Его убью я. Мне всё одно подыхать от французской хвори.

– Прежде ты должен объяснить ему, за что убиваешь.

– Отлично. Постараюсь оставить в запасе несколько часов.

– Столько не потребуется.

– Ой ли?

– За что ты убьёшь его, Джек?

– Ну, за ваше похищение с Йглма… гнусные измывательства на корабле… годы рабства… насильственную разлуку с любящей…

– Нет, нет! За это я хочу его убить. За что ты?

– За то же самое.

– Однако торговцев невольниками не счесть. Будешь убивать всех?

– Нет, просто… а, понял. Я хочу убить этого мерзавца из чистой и пламенной любви к тебе, моя единственная Элиза.

Она не бухнулась в обморок, но на лице её появилось выражение, означавшее «разговор окончен», по которому Джек заключил, что выбрал верное направление.

Ещё через два дня доктор дал сигнал поворачивать на север. Начался подъём в горы. Сперва это были заросшие травой склоны. Потом на них стали попадаться тёмные курганы. Там и тут люди вращали вороты вроде колодезных, только больше, и поднимали они не вёдра с водой, а металлические клети с чёрной породой. Элиза и Джек видели такое в Богемии: кучи состояли из шлака, оставшегося после выплавки металла (в данном случае меди). После дождей (а дожди здесь шли часто) кучи становились сине-лиловыми и блестящими. Из клетей руду пересыпали в тачки и везли мимо шлаковых куч к дымящимся печам, возле которых суетились перепачканные углем кочегары.

Несколько раз они въезжали в наполненные дымом лесистые равнины и по колеям от протащенных волоком стволов добирались до пороховых заводов. Здесь высокие худосочные деревца ольхи рубили и пережигали на уголь. Уголь мололи на водяных мельницах и смешивали с другими ингредиентами. Из заводов выходили рабочие, издёрганные и осунувшиеся от мысли, что в любой миг они могут взлететь на воздух; доктор снабжал их серой и селитрой. Джек усвоил, что войны, как реки, берут начало в многочисленных межгорных долинах.

Элиза наконец-то увидела деревья-исполины из матушкиных сказок; правда, многие были выворочены ветром, и их корни походили на скрюченные пальцы, сжимающие последние пригоршни грязи. Дождь, облака и солнце сменялись каждые четверть часа, но то в дымных долинах; выше погода стояла ясная и холодная. Караван двигался медленно, однако раз небо прояснилось, когда они проезжали по открытому месту (Гарц – скалы, и лес на них не серьёзнее вьющейся поросли на шлаковых кучах); тут-то и стало видно, что долины – далеко внизу. Шлаковые кучи – словно монашеская процессия в клобуках. Чёрные птицы вьются, словно зола в дымоходе. Здесь и там – сторожевая башня на вершине и купа деревьев, сбившихся в кучку, как заговорщики. Вороны промышляли внизу на только что засеянных полях, серебристые птицы отрабатывали неведомые манёвры в невидимых воздушных потоках. Доктор решил для поднятия духа сводить их в заброшенную медную штольню.

– София была первой женщиной, которая вошла в шахту, – обрадовал он. – Вы, Элиза, можете стать второй.

Рудная жила (вернее, полость, оставшаяся на месте выбранной жилы) проходила близко к поверхности, так что им не пришлось спускаться по множеству лестниц в глубокую шахту. Они остановились перед полуобвалившимся строением, отыскали в перекособоченном шкафу факелы, спустились по уклону, где раньше была короткая лестница, и угодили в туннель высотой с Джека и шириной в длину руки. Факелы назывались kienspan – лучины из смолистого дерева, с рапиру размером, обмакнутые во что-то вроде смолы. Они весело горели и больше всего напоминали огненные мечи в руках ангелов. В их свете можно было различить крепи, стоящие через каждые несколько ярдов, и уложенные между ними толстые горизонтальные брёвна. Все вместе образовывало длинную деревянную клетку – не для того, чтобы стеснить свободу посетителей, а для защиты от осыпающейся породы.

Доктор повел их внутрь, и вскоре вход скрылся из виду. Часто попадались боковые туннели, но они были Джеку ниже чем по пояс, и никто не собирался в них лезть.

По крайней мере так Джек думал, покуда доктор не остановился перед одним таким отверстием. Пол вокруг был усеян странной формы дощечками, полукруглыми кусками кожи и пластинами чёрного сланца.

– В конце этого штрека – не больше чем в полудюжине саженей – диковина, которую вам стоит посмотреть.

Джек принял слова доктора за шутку, однако Элиза без колебаний согласилась лезть в дыру. По правилам, которые распространяются даже на бродяг, это означало, что Джек должен отправиться туда первым и проверить, нет ли опасности. Доктор сказал ему, что кусок кожи называется arsch-leder (Джек перевёл для себя: «нажопник»), и показал, как горняки защищают дощечкой руку и локоть, когда ползут на боку. Джек надел нажопник, лег на пол и, держа в одной руке лучину, а другой передвигая дощечку, пополз в штрек. Ползти было несложно, если только не думать… ну, ни о чём.

Выставленная вперёд лучина упёрлась в забой. Брызнул сноп искр, и Джек на мгновение ослеп. Когда к нему вернулась способность видеть, он оказался один на один с исполинской птицей… или не птицей – вроде страуса, но без крыльев. Огромные, больше пальцев, когти тянутся к руде – а может быть, к Джеку. Длинную костистую шею, только что не завязанную узлом, венчал узкий череп с открытой пастью и… такими… огромными… зубами.