Гвоздь в башке

В тот же день, но уже ближе к вечеру, меня посетил толстяк-психиатр, на этот раз соизволивший представиться. Звался он простецки – Иван Сидорович, а вот фамилию имел забавную – Котяра. Не Кот, не Котик, не Котов, а именно Котяра.

Перечисление всех его ученых степеней, титулов и званий заняло бы слишком много места. Скажу только, что докторскую диссертацию Иван Сидорович Котяра защитил еще в те времена, когда я под стол пешком ходил.

– Я закурю, с вашего позволения, – сказал он первым делом.

– Пожалуйста, – я постарался изобразить радушного хозяина. – Закуривайте, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Можете даже галоши снять.

– Как я понимаю, мысль о самоубийстве вас не оставляет, – не обращая внимания на мои шуточки, поинтересовался он.

– Есть такое, – признался я.

– И говорят, что под эту марку вы кого-то уже застрелили? – курил он тоже по-простецки, стряхивая пепел в кулек из газетной бумаги.

– Так то во сне!

– Ничего себе сон у вас. С полным прекращением мозговой деятельности. Честно скажу, что с подобным явлением я сталкиваюсь впервые.

– Сон у меня обыкновенный, как у всех. Вы лучше свои приборчики отрегулируйте, чтобы у них стрелки не зашкаливали.

– Поучи, поучи меня, старика… А не то я за тридцать лет практики в своем деле так ничего и не понял…

– Вот вы сразу и обиделись, – печально вздохнул я.

– Нисколечки, – он едва заметно улыбнулся (улыбаться заметно ему не позволял добрый слой подкожного жира), – это хирурги на своих пациентов могут обижаться. Или венерологи. Но только не психиатры. Как можно обижаться на шизофреников или маньяков?

– А я по вашей классификации кто буду?

– Пока только неврастеник… Но вы бы лучше про свой знаменитый сон рассказали.

А почему бы и нет, подумал я. Сон-то действительно странный. Чертовщиной какой-то попахивает. Вот пусть этот Котяра и разбирается. Как-никак доктор медицинских наук. Светило. На разных там психоанализах собаку съел.

И я как можно более подробно пересказал все, что приснилось мне прошлой ночью. Упомянул и про чужую постель, в которой я оказался на пару с любвеобильной женщиной, и про свое скверное самочувствие, и про дом номер десять по улице Солнечной, и про странный разговор в ночи, и про приставленный к виску пистолет, и про случившееся в последний момент раздвоение личности.

Умолчал я только про свои опыты, связанные с выработкой психологической установки на самоубийство.

– Забавно, – сказал Иван Сидорович, дослушав мою исповедь до конца. – Весьма забавно. Так говорите, вы во сне и запахи ощущали?

– Ощущал.

– А сейчас? – он помахал перед моим носом дымящейся сигаретой.

– А сейчас ничего.

– И половое удовлетворение испытывали?

– Как вам сказать… – я замялся. – К тому времени уже все закончилось. Осталось за пределами сна… Ну, короче, вы меня понимаете.

– Если я не ослышался, сначала вам казалось, что вы в той истории – главное действующее лицо. Так?

– Так.

– Но потом возникло подозрение, что здесь вы не один? – он постучал пальцем по своей башке, очень напоминавшей приплюснутый с полюсов рельефный глобус, на котором из розового океана лоснящейся кожи торчали лесистые острова бровей, архипелаги мелких бородавок и обширные континенты губ и носа.

– Примерно… Хотя сон есть сон. Как его объяснить? Все так смутно…

– У вас как раз и не смутно! – возразил он. – Сколько деталей. Да еще каких! А ведь обычно они выветриваются из головы сразу после пробуждения.

– У нормальных людей они выветриваются, – произнес я многозначительно. – А у меня гвоздь в мозгах застрял. Возможно, он сновидения к себе магнитом притягивает.

– Возможно, возможно, – задумчиво повторил Иван Сидорович. – Сон, знаете ли, явление весьма загадочное. Относительно его природы существует множество гипотез. Но истина пока не установлена.

– Кто же вам мешает ее установить? Действуйте. Нобелевку получите.

– Совет дельный. Вот если бы вы мне еще и помогли… – Трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.

– Много вам проку от калеки.

– Не скажите… Так, значит, на этой Солнечной улице вы прежде никогда не бывали?

– Даже не знаю, где это.

– Тогда на сегодня, пожалуй, и хватит, – прежде чем встать, он уперся руками в колени. – Я тут распорядился телевизор в вашу палату поставить. Если хотите, медсестра книжки почитает. Вы какие больше любите? Поэзию?

– Нет, эссеистику. Что-нибудь из Карлейля или Монтеня… А за что такая честь?

– Потом узнаете… Время у нас еще будет. А мысли о самоубийстве советую из головы выбросить. Теперь я сам буду вами заниматься. Если на ноги и не поставлю, то к активной жизни обязательно верну. Президент Рузвельт полжизни в инвалидном кресле провел, зато, неслыханное дело, на четыре срока подряд избирался. Главное, не падать духом.

– И за чей же счет, интересно, я буду существовать? – Фраза братца о центнере мотыля, необходимого на мое содержание, не шла из головы. – За ваш?

Пока за счет науки, – ответил Иван Сидорович. – А впоследствии, в чем я почти уверен, вы и сам научитесь зарабатывать.

Едва только дверь за психиатром Котярой закрылась, как ко мне заявилась медсестра Нюра.

– Что этот бегемот хотел от тебя? – осведомилась она тоном ревнивой жены.

– Сказал, чтобы все вы ублажали меня. Телевизор сюда поставили. Книжки читали.

– Про эти новости я уже знаю. А что еще?

– А еще медсестры должны беспрекословно исполнять все мои пожелания. Ну-ка быстренько изобрази стриптиз!

– Я не против. Только за белье стыдно. Вторые сутки без смены. Взмокла вся, как сучка.

– Это меняет дело, – сразу согласился я, тем более что великовозрастная Нюра не привлекала меня ни в одетом, ни в голом виде.

– Я вот что хочу тебе сказать, – она подошла поближе. – Ты, Олежек, с этим бегемотом не связывайся. Он не лечить тебя будет, а опыты над тобой ставить. Как над морской свинкой.

– С чего ты это взяла?

– С того! Лечат врачи. Ординаторы. А он, заметь, профессор. У него амбиций выше нашей крыши. Болезнь Альцгеймера есть. Болезнь Боткина есть. А болезни Котяры нет. Вот он и мечется по клиникам, отыскивая для себя какой-нибудь уникальный случай. А потом раскручивать его будет. Не ты первый, не ты последний.

– Так я, значит, уникальный случай?

– Ему виднее.

– Вот подвезло так подвезло! Гвоздь из моей башки потом, наверное, в музее выставят. Вместе с дырявой черепушкой.

– Не заводись, Олежек. Большая просьба у меня к тебе будет. Пусть этот разговор останется между нами.

– Обещаю. Но любезность за любезность. Не коли мне сегодня на ночь снотворное. Я и так усну. Естественным образом.

Ладно, – согласилась она. – Только смотри у меня, без фокусов…

Свое решение я менять не собирался. Тем более что это было никакое не решение, а принципиальная жизненная (вернее, антижизненная) позиция. Такими вещами не шутят.

А главное, я уже почти дозрел до такой кондиции, когда поступок, прежде абсолютно неприемлемый, кажется единственно возможным. Вчера ночью я уже почти добился своего, да силенок не хватило. Зато сегодня, чувствую, все должно решиться раз и навсегда.

Что касается лукавых посулов Котяры, то меня они ничуть не заинтересовали. Я не хочу быть обузой для семьи, но и в подопытного кролика превращаться не собираюсь. Нашли дурачка! Если этим нехристям одного гвоздя мало покажется, они мне и второй в голову забьют. Им ведь наука превыше всего.

А самое смешное то, что он хотел меня купить телевизором. Как будто бы мне интересно смотреть, как другие гоняют мяч, рубятся на мечах и огуливают барышень. Это то же самое, что голодного дразнить видом самой аппетитной снеди. Вот был бы специальный канал для инвалидов – тогда другое дело.

Нюра, убавив свет до минимума, удалилась к себе на пост. Клиника затихла, только в корпусе напротив орали роженицы да возле подъезда приемного отделения то и дело хлопали дверцы машин «Скорой помощи».