Страница 14 из 18
– Чужая она нам! – согласилась Ленка.
– Ну и ну? – подивилась на поведение матери подруги, Кристина.
– Мы привыкли! – буднично сообщила бабушка.
– А отец, он что, тоже привык? – спросила Кристина, не веря ушам своим.
– Вначале плакал, пить стал, после бросил, пристрастился к пиву и домино во дворе!
– Сноха у меня – блуда! – сердито смаргивая слезу, сообщила бабушка.
Ленка всхлипнула, вытерла пальцами под глазами, чтобы убрать черные следы размазанной слезами туши.
– Мы и без нее проживем! – упрямо тряхнула головой Ленка.
– Что говорить, при таких подсолнухах, – оглянулась на стены кухни, бабушка, – мы про нее и не вспомним!
22
Летом, когда у Надежды в колыбельках вовсю агукали уже трое сыновей, на крыльцо психиатрической лечебницы взошел монах.
Выглядел он сосредоточенным, спокойным. В ясных глазах таилась грусть.
Разговор с главным врачом больницы, Сергеем Павловичем оказался недолгим. Особо тяжелых больных, так называемых отказников, из психушки отпускали с радостью. При отсутствии государства, когда все замешано на деньгах, конечно же редко, кто из родственников слабоумных станет оплачивать услуги санитарок, нянек, а без этого в нынешней Едроссии никак.
Монах, настоятель большого мужского монастыря, в сельской местности открыл вначале приют для бездомных людей, затем организовал медицинский пункт, теперь он готов был взять на себя заботы о несчастных безумцах.
В числе прочих, перевезенных на «скорых медицинских» машинах был и Егор Павлович Грошев. Родственники, брат с женой и племянниками от него отказались, подписав соответствующие бумаги.
Егор Павлович был совсем плох, когда его отмыли, переодели в нормальную одежду, когда заботливые монахи вывели на крыльцо, и солнце заглянуло ему в глаза, Грошев принялся вспоминать свое имя, свое прошлое, но так и не смог ничего вспомнить. Жизнь его началась с чистого листа.
Он полюбил посиживать на крыше своего маленького, выстроенного из красного кирпича, домика, где в нескольких комнатках жили другие болящие, полюбил смотреть на белые облака неспешно плывущие по голубому океану неба, полюбил горячо благодарить бога за свое скромное счастье жить!
Он более не плакал и не вздрагивал по ночам, хотя ему по-прежнему монахи оставляли включенный ночник в комнате. Его никто не преследовал, и он совершенно разучился рисовать. Бывшие ученики наверняка не узнали бы его, так он изменился, исхудал, пристрастился к молитвенным бдениям и садовым цветам.
Он выращивал на подоконнике мяту и добавлял ее в чай.
Сергей Павлович, главный врач психиатрической городской больницы изредка интересовался судьбой бывшего пациента, но лишь письменно, сам не приезжал, да и куда ему, колдуну, было соваться в намоленное место, каждый из нас должен служить своему господину.
Правда, один раз приехала Ирина Петровна и, опираясь на трость, прошла прямиком к святому источнику, долго пила из железной кружки, нисколько не заботясь о свойствах влияния на свой организм святой воды. После, долго говорила с настоятелем монастыря и монах, едва не благословив ее по окончании разговора, привычно подняв руку для крестного знамения, дернулся, как от удара током:
– Простите, – обронил он вежливо, – я понял, мы позаботимся о нем!
Ирина Петровна, старая ведьма высокого ранга, полная достоинства, покинула монастырские стены, а Грошева взяли псаломщиком и упросили принять постриг инока, он согласился, с радостью.
В монастыре ему стало намного лучше, сознание прояснилось, но и только, по-прежнему прошлая жизнь была покрыта туманом. Его это не беспокоило, интуитивно Егор Павлович чувствовал некую опасность, даже смертельную опасность от знания, как и зачем он жил раньше. И потому мозг его воздвиг плотный заслон на все воспоминания, абсолютно все, кроме монастырских.
То, что о Грошеве практически не вспоминала Кристина – другое дело. Ее теперь всецело занимали маленькие племянники. Помощь сестры была для усталой Надежды просто бесценна и ничего, что довольно часто чьи-то ловкие руки пеленали, меняли подгузники и пеленки одному грудничку, в то время, когда обе сестры были заняты, скажем, двумя другими. Надежда ничего не замечала, а бабушка хоть и замечала, но молчала, улыбаясь Кристине и в целом, одобряя невидимого, но бесценного помощника…
Рассказы отца Димитрия
Вместо вступления
Отец Димитрий Ярцев – приходской священник сельской церкви. Человек не старый, но и не молодой, как он сам про себя говорит – божий, ни на что не похожий. Отличительной чертой его характера является сожаление, что он не в состоянии накормить и обогреть голодных и обездоленных всего мира. В его доме вечно живут изгои и просто потерявшиеся люди. Он счастлив сам не доесть, не допить, но ближнего накормить. В связи с этим у него много разногласий с жителями села, но большинство прихожан церкви, батюшку поддерживает и понимает. Довольно часто на селе можно увидеть как некая хрупкая старушка тащит к церкви тележку, набитую сверх всякой меры картошкой, консервами, крупами, сахаром, в придачу старушка обязательно приволокет мужнины вещи (не пропадать же добру, коли мужик помер) и с поясным поклоном складирует дары за свечной прилавок, где жена отца Димитрия, матушка Настасья с приветливой улыбкой кланяется в ответ.
Дом у отца Димитрия большой, двухэтажный, но бревенчатый, достался по наследству от отца, а отцу от деда.
В доме несколько голландских печей-лежанок. В гостиной стоит белая русская печь, в которой матушка Настасья готовит завтраки, обеды, ужины. Шуровать чугунками ей помогает набожная, но очень глупая девка по имени Светланка.
У Светланки своя история, ее изнасиловал собственный отец, и она бежала в детскую комнату милиции, где инспекторша по делам несовершеннолетних приняла в ее судьбе самое горячее участие. Светланку отняли у родителей, отца посадили, а мать предупредили. Впрочем, мать была рада избавиться от слабоумной дочери и ни разу в интернате для умалишенных детей, дочь не навестила. Окончив интернат, Светланка самостоятельно, пешком, отмахала сорок километров и пришла под окна дома отца Димитрия. Он к ней вышел и, улыбаясь в бороду, спросил:
– Что ты есть такое? Дитя?
– Дитя! – эхом отозвалась она.
– Дети нам, ой, как нужны! – рассмеялся отец Димитрий.
Детей отцу Димитрию бог не дал, но может и к лучшему, неизрасходованная любовь расходуется на взрослых детей.
Вот, к примеру, Шурочка. Ни роду, ни племени своего не помнит, долго в милиции добивались, кто он да откуда, а после отправили в больницу. Из больницы его забрал отец Димитрий. С тех пор Шурочка считает священника, несмотря на собственную седую голову родным отцом. У Шурочки загорелая кожа, потому что он вечно на улице, дома ему трудно дышать. Лишь заморозки загоняют его с сеновала в дом, где он с великой неохотой укладывается на здоровенном сундуке, возле самых входных дверей, спать.
Или Игнаша. Изгнанный за пьянство не только из дома своей жены, но и из дома своей матери. Игнаша больше не пьет, а желая отработать хлеб, соль постоянно бегает в ближайший лес с пилой и топором, заготавливает дрова на зиму, после тащит, взвалив березовые чурки на волокушу – поваленную ель, через поля, болотины и выбившись из сил, ложится отдыхать во дворе, на скамейку. От трудовых повинностей, добровольно взваленных на себя Игнашей, отец Димитрий его не освобождает, а одобряет действия пьянчужки, втайне надеясь на очищение его души посредством тяжкого труда.
Есть еще Коля, Валера, Эдик и Борис Иваныч. Все четверо с трудной судьбой, оказавшиеся после тюрьмы в изгоях у кровных родственников. Все четверо верой и правдой служат в церкви, помогают псалмы читать и церковные службы вести. Совершенно тихие, понятливые и совестливые люди. Не воры, но попавшие за мошенничество под суд, кто, будучи бухгалтером, не удержался, дал слабину и подделал документы, потворствуя вору-директору, а кто, вроде Эдика и вообще не понял, как, но держал ответ перед судом за вороватых коллег.