Фронты

— Есть, — прохрипел Слонов. — Будет им опера и актриска…

— Ну что ж, — загадочно пробормотал Секер и удалился.

Не успел он вернуться к себе в штаб, как Слонов подал новую команду.

— Подрав-няйсь! — возопил он, распугивая подступающие глюки. Юнкера испуганно подравнялись.

— Итак, господа, — Слонов выдержал драматическую паузу, видимо, подавляя очередной приступ рвоты. — Завтра будет марш- бросок. Тридцать верст!

Ряды юнкеров исторгли безмолвный стон.

— Ничего себе начал, — скептически подумал юнкер Адамсон.

— Тридцать верст туда, — продолжал взводный, — и сорок обратно. С полной выкладкой! А теперь — раз-зойдись!..

Юнкера, валясь с ног от усталости и валя при этом друг друга, побрели в казарму. Возмущенные порядками взводного, все пытались как-то оскорбить въедливого Слонова, а юнкер Адамсон, дернув за рукав Блюева, значительным тоном, но шепотом, резюмировал:

— Этому гаду надо темную сделать…

— Как это? — переспросил, расстроенный строевой подготовкой, юнкер Блюев.

— Темную — это значит на плацу нагадить, а на него свалить, — доложил Адамсон, а затем уточнил. — Или вломить как следует…

Озадаченный Блюев испуганно оглянулся и подумал, что в общем-то, это было бы неплохо, но чтоб Блюев при этом не участвовал…

2

Тросточка из черного дерева, которой обычно вооружался майор Секер, всегда внушала романтическую зависть юнкера Блюева. С еще большим почтением последний отнесся к появлению в казарме самого Секера.

В этот момент Блюев стоял на тумбочке, без сапог, но в фуражке, отдавая честь электрическому чудо-выключателю.

— Вот и еще один день прошел, — сказал Блюев, когда проем двери обнаружил майора Секера. Блюев смешался.

— Юнкер Блюев, если не ошибаюсь? — приветливо произнес Секер, показывая на него своей тросточкой и разя ароматом одеколона из Тоже-Парижа.

— Так точно, господин майор!

— Слезайте, что ли.

Блюев соскочил с тумбочки, поправляя дыхание и уставные синие трусы. Весь взвод, только что с необычайным интересом следивший за манипуляциями Блюева, сделал вид, что спит тяжелым сном, ворочаясь и разнообразя в казарме воздух.

Невозмутимый майор Секер, между тем, продолжал:

— Я хотел бы, господин юнкер, чтобы вы взялись за постоянный выпуск ведомостей училища. Неудобно как-то, приедет когда-нибудь к нам чиновник из Столицы, а здесь как в хлеву у быдло, один кирзач

и никакого изыскуства… Между тем искусство — это, знаете ли, десерт, или даже аля-фуршет. Поверьте мне, в некотором известном смысле, и шерше ла фам.

Секер величаво вздохнул, как бы переживая сказанное.

— Юнкер Блюев, — доложил юнкер Блюев.

— Я назвал бы эти ведомости "На посту" или "У ружья", в общем, как-то аристократично и в то же самое время — по боевому. С одной стороны, чтоб сразу бросалось в глаза, и во-вторых, чтобы каждый мог видеть это немедля… Вот такая задумка, милостивый сударь…

— Юнкер Блюев, — доложил юнкер Блюев.

— Завтра вы можете не ходить на плац, а заняться исключительно ведомостями. И обязательно в том смысле, в котором я только что пояснил.

Загадочно пожелав "приятных снов" и чему-то мечтательно улыбаясь, майор Секер удалился. Исчез он так медленно, что трудно было уловить тот момент, как он, собственно говоря, покинул казарму.

Блюев помотал головой и снова полез на тумбочку, чтобы закончить ритуал ушедшего дня. Отсюда, через окно, ему было отчетливо видно, как на плацу при свете луны вышагивает, тренируясь, худосочный юнкер Хабибулин. Юнкер старательно размахивал руками и высоко задирал ноги, показывая, что из его сапог торчит половина несвежей портянки.

— Ать-два! — говорил сам себе Хабибулин, двигаясь в обход плаца и исчезая из видимости Блюева. — Плохой дела! Буду плохо ходить, Слон накажет. Два наряд вне очередь!.. Ать-два!.. Ать-два!..

3

Утро окружало весь пехотный корпус ароматом кирзача, потом старательного юнкера Хабибулина, перегаром взводного и вестями со столовой.

Пока юнкера вышагивали на плацу, выполняя указания Слонова, юнкер Блюев, примостившись на курительной лавочке, устроил на коленях планшет. В качестве раздумий он слюнявил карандаш.

На бумаге уже отразилось его героическое настроение, проистекавшее от того, что Блюев не маршировал с остальными. Пока это была исключительно ритмика будущих строк, позднее Блюев намеревался подобрать хорошие и по делу слова.

Неспешно обходя с наветренной стороны строй юнкеров, к Блюеву приблизился майор Секер. Юнкер, осеняемый вдохновением, записывал в этот момент следующее вечное двустишие:

Блюев упоенно взмахнул рукой и жирная капля чернил влепилась прямо в парадный китель майора.

— Поберегите силы для битв, господин юнкер, — мягко заметил Секер, по обыкновению не злобясь.

Блюев в ужасе обмер и вскочил на вытяжку, рассыпая листки по земле. Поднимая их по одному, майор с явным и аристократическим любопытством стал изучать вирши воспитанника.

— Ну что же, господин юнкер, — сказал он, возвращая листы Блюеву. Похвально, что вы отозвались на мою просьбу. И это достойно всяческого одобрения. Вот только в поэме вашей чувствуется присутствие… э… слов неблагородных. Вы же, кажется, дворянин?.. Постойте, вы что же, и с женщинами так общаетесь?

— Никак нет, господин майор, — смешался Блюев, — то есть, так точно… Я хотел сказать, что я с ними не общаюсь…

Юнкер кротко понурил голову, исподлобья осматривая майора.

— И весьма напрасно, батенька… Женщины это — статус кво, скажем так, же ву зем… Да, вы и сами догадываетесь… А что касается ведомостей, то так писать рифмы не годится, господин юнкер! — посуровел Секер. — Офицер должен отдавать себе отчет — офицер он или быдло. Придется мне все-таки заняться вашим воспитанием… Вольно, юнкер!

Задумавшись, Секер отчего-то пожал Блюеву руку и заторопился, ибо принесло ветер с плаца, где дышал пьяный по случаю Слонов, продолжая любить своих воспитанников.

Блюев же отметил, что Секер все же бывает не в себе, хотя и аристократичен до мозга костей.

4

На вечерней поверке поручик Слонов долго расхаживал перед строем, блестя сапогами, начищенными юнкером Хабибулиным, а потом приказал явиться на культурное мероприятие, организованное майором Секером.

— Господа! Говорят, вы совершенно не умеете обращаться с женщинами! Господин майор лично поведет вас в дворянское собрание, — сказал поручик, щурясь от пьянки.

Юнкерам было дано десять минут, чтобы переодеться в парадное платье и вообще привести себя в пристойный аристократичный вид. Весь взвод сломя голову бросился в казарму.

Блюев и Адамсон столкнулись возле своих коек.

— Блюев, простите радушно… Вы, кстати, не гомосексуалист? — осторожно спросил Адамсон.

— Нет, — удивился, извиняющийся Блюев.

— Дайте честное слово, — попросил Адамсон.

— Честное слово будущего офицера и потомственного дворянина, — сказал гробовым голосом Блюев.

— Не верю, — буркнул про себя Адамсон, но с чувством пожал Блюеву руку.

Тотчас после этого, Адамсон быстренько скинул рейтузы и облачился в такие же, но заметно более чистые.