Страница 1 из 13
Иллюзия ошибки
Роман Казимирский
© Роман Казимирский, 2016
© Роман Казимирский, дизайн обложки, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Сейчас модно говорить о том, что монархия была пережитком прошлого. Мол, ее время прошло и все такое. Конечно, а что еще остается? Никому ведь не охота признаваться в том, что мы ее попросту прошляпили. Едва ли не каждый второй австриец в душе монархист, а остальным просто все равно. Как правило, к последним относится всякий сброд, который и при Франце, и, тем более, при Карле влачил жалкое существование – в принципе, с приходом республики в его жизни практически ничего не изменилось, разве что появилось больше возможностей для наиболее шустрых и наглых. Ну, а поскольку ни я, ни вообще кто-либо из моей семьи не относились к подобным, то для нас отстранение императора от власти стало черным событием, хуже которого, как нам казалось, ничего не могло произойти. Однако мы ошибались – не прошло и двадцати лет, как нас опять щелкнули по носу. Я знаю об этом со слов моего отца и верю, что настанет день, когда я расскажу обо всем своему сыну. Надеюсь, ему будет до этого дело.
Меня зовут Джулиан. Я представитель древнего дворянского рода Кински. Моя фамилия не знала периодов падения, кроме, конечно, настоящего времени. То, что происходит сегодня, иначе как намеренным истреблением аристократии я назвать не могу. Особенно это стало заметным после прихода к власти шута горохового с зализанной челкой и мочалкой под носом. Последним настоящим мужчиной в правительстве Австро-Венгрии был Дольфус, после него – только подражатели. Но они старались, здесь ничего не попишешь. Мне в тот момент было всего девять лет, но я прекрасно помню, как мой отец был возмущен. Он бегал по гостиной нашего дома и, размахивая газетами с такой яростью, что от них отлетали клочки бумаги и, кружась, опускались на паркетный пол, грозил кулаками кому-то наверху. Моя матушка только делала круглые глаза и часто вздыхала. Она никогда не была сильна в политике и поэтому всецело полагалась на мнение мужа в таких вопросах.
– Сынок, – кричал отец, останавливаясь напротив меня, – запомни мои слова: сегодня мы проиграли собственную страну даже не в покер, а в банального подкидного дурака! Нет, мы еще, конечно, будем барахтаться пару лет. Может быть, пять лет от силы, но рано или поздно нам придется лечь под этого мерзавца! Все мужчины должны восстать против этого произвола. Ты готов взять в руки оружие, сын?
– Курт, ну что ты опять? – мама робко возразила. – Мы ведь договаривались не называть…
– Молчи! – отец был жестким человеком и считал собственное мнение единственно верным в семье. – Когда мужчины разговаривают о войне, женщины не имеют права голоса.
Мать снова вздохнула и покорно опустила глаза. Не могу представить, что заставило ее в свое время выйти замуж за моего отца. Не любовь – точно. Интересно, как сложилась бы моя жизнь, останься все по-прежнему? Наверное, и мне нашли бы какую-нибудь безголосую невесту, которая рожала бы от меня детей и по вечерам выслушивала бы мои стенания по поводу бесхребетности людей, сидящих в правительстве. Впрочем, все это уже не важно. Наша страна, как и предсказывал отец, продержалась еще четыре года и, по его собственному выражению, легла под нацистскую Германию. Я был слишком мал для того чтобы оценить всю масштабность произошедшей трагедии, и поэтому ранней весной тридцать восьмого с раскрытым от любопытства ртом наблюдал за торжественным въездом Гитлера в мой родной город. Да, Вена тогда еще напоминала саму себя, и большинство местных жителей не допускали и мысли о том, что вскоре она изменится до неузнаваемости. Но это было потом, а в первое время никто из нас не ощутил каких-либо существенных сдвигов в ту или иную сторону. Продукты оставались на прилавках, дети играли в те же игры, что и прежде, рабочий класс все так же выкладывался по полной для того чтобы прокормить своих отпрысков. Так что даже после трагедии, произошедшей в нашей семье, мы пребывали в уверенности, что образу жизни, к которому мы привыкли, ничего не грозит. Отец умер. Аккурат на следующий день после опубликования закона «О воссоединении» и, соответственно, переименования нашей страны в Остмарк. Тогда я не понимал, что именно поразило его так сильно, что он, схватившись за сердце, упал на свои любимые газеты, при этом опрокинув на мать чашку кофе. Вскочив, матушка сначала принялась старательно стирать салфеткой со своего платья образовавшееся пятно, и только потом взглянула на мужа, который лежал на столе и скалился в ее сторону.
Состоялись похороны, мы долго принимали соболезнования – мама, не привыкшая к такому вниманию, выставляла меня, как щит, перед каждым новым гостем, который приходил, чтобы произнести дежурные слова о том, как ему жаль, грустно, больно и пр. Когда положенный срок траура подошел к концу, мы с удивлением обнаружили, что смерть главы семейства на это самое семейство почти никак не повлияла. Если, конечно, не считать того, что теперь каждый из нас делал все, что хотел и когда хотел. Так что мы даже почувствовали какое-то облегчение, хотя, наверное, нехорошо так говорить о родном человеке. В общем, мы жили в достатке и без определенных планов на жизнь, пока не началась она. Война, пришедшая в наши дома, сначала вела себя как вежливый почтальон – постучалась в двери, почтительно приподняла кепку и с улыбкой сообщила о том, что теперь все будет чуточку иначе. Мы поблагодарили за информацию и продолжили заниматься каждый своим делом. Однако почтальон стал наведываться все чаще, и с каждым разом его визиты становились все продолжительнее, а письма и телеграммы – настойчивее. В конце концов, он поселился у нас, заняв самую просторную комнату, который мы берегли для наиболее почетных гостей. Вокруг нас стали пропадать люди. Жил себе человек – и вот его нет, словно никогда и не было. Среди соседей поползли слухи о том, что все это дело рук гестапо, однако тайная полиция Третьего рейха, которая обычно не считала нужным отчитываться перед кем бы то ни было в своих действиях, на этот раз вдруг решила дать официальный ответ, в котором заявила о своей непричастности ко всем этим происшествиям. Впрочем, это никак не изменило настоящего положения дел – люди продолжали пропадать. Причем ни их возраст, ни социальный статус не позволяли говорить о какой-то политической подоплеке. Всего за полгода бесследно исчезли больше пятидесяти человек, и это только те, о которых я знал. Среди них были мои одноклассники и соседи, а также те, имен которых я не знал: молочник, доставлявший нам свежие продукты на протяжении нескольких последних лет, мальчишка-разносчик газет, продавец из скобяной лавки недалеко от центра города. Правда, с ним было все ясно – он был евреем и, скорее всего, его арестовали по национальному признаку. Признаться, мне было его жаль, он всегда здоровался со мной и с улыбкой интересовался здоровьем матушки. Со временем мы с приятелями настолько привыкли к кошмару, который происходил вокруг нас, что стали тайком делать ставки на то, кто станет следующим – фрау Бюннер, сумасшедшая старуха, жившая на окраине города, обычно была лидером по количеству набранных голосов, однако как раз она будто никого и не интересовала. Каждый божий день мы наблюдали за тем, как эта старая карга, гримасничая и бормоча себе что-то под нос, ковыляла по каменной мостовой к центру города, а оттуда направлялась строго на юг – в сторону Зиммеринга. Много раз мы пытались с ней заговорить, но она не отвечала ни на приветствия, ни на вопросы. В конце концов, мы отстали – мне и моим друзьям претила сама мысль о том, что кто-то мог издеваться над ущербными. Да, я вполне мог причислить себя к золотой молодежи Вены, а положение, как говорится, обязывает.
Вероятно, со временем мне пришлось бы пополнить ряды германской армии, однако судьба распорядилась иначе. Вообще, я до конца так и не понял, что именно произошло. Тот день, когда моя жизнь навсегда изменилась, оставил в моей памяти лишь обрывочные воспоминания. Помню, как в дом ворвались полицейские, которые, грубо оттолкнув мою мать, бросившуюся было к ним, скрутили мне руки и поволокли куда-то. Все это было так неожиданно, что мне даже в голову не пришло сопротивляться. Хотя, если подумать, что мог противопоставить нескольким взрослым мужчинам щуплый семнадцатилетний юноша, которым я являлся в тот момент? Любая попытка с моей стороны в лучшем случае обернулась бы лишь ссадинами и ушибами. Впрочем, мама, похоже, была иного мнения. Как она боролась с ними! Кто бы мог предположить, что в этой забитой женщине было столько силы. Последнее, что я увидел перед тем, как меня запихали в черную машину с решетками на окнах, была сцена, в которой матушку пытались удержать сразу трое рослых мужчин, причем им удавалось это с трудом. Дальше – темнота с периодическими вспышками света, всплывающие мужские и женские лица, которые приглядывались ко мне, словно я был каким-то редким экзотическим зверьком. Одно из них было особенно настойчивым – настолько, что мне вдруг показалось, что я уже где-то его видел.