Она нечаянно нагрянет

Tатьяна Казакова

ОНА НЕЧАЯННО НАГРЯНЕТ…

Посвящается Берте Ильиничне Кашиной

П Р О Л О Г

Она очнулась и прислушалась – кажется, ушли, попробовала встать, но боль захлестнула, казалось, боль разорвет легкие. Со стоном опустилась на пол, затихла, стараясь осторожно дышать. Ничего, все пройдет, просто надо немного полежать и скорее отсюда… успокоиться, не торопиться. Вряд ли они скоро вернутся, а может, не вернутся никогда. Все в порядке – руки, ноги целы, а главное – успела предупредить. Дышать стало легче. Перевернувшись на бок, попыталась встать – дыхание опять перехватило. Господи, как больно! Переборов боль, она все-таки встала, вышла в сени, подергала дверь – заперто. Повернула замок… Да что же это? Как будто кто-то придерживает дверь снаружи, подергала посильнее – так и есть, на засов закрыли. Вот сволочи! Ничего, можно в окно вылезти. Она вернулась в дом, в глазах потемнело, прислонилась к стене, отдышалась и тут только заметила, что окна снаружи ставнями закрыты. Сразу и не заметила – в доме горел свет. Как же быть? Вспомнила – в соседней комнате в сумке телефон. Надо только набрать номер. Она попробовала выпрямиться – задохнулась, можно было идти только сильно нагнувшись. «Как старушка», – усмехнулась про себя. – «Ничего, лишь бы добраться до телефона». Так и доползла до соседней комнаты и тут почувствовала запах гари. Неужели опять чей-то дом подожгли? И вдруг, как полоснуло! Это их дом горит! Ну конечно, вон дым из-под двери! Пожар! На улице послышались голоса, она хотела закричать, но в глазах опять потемнело…

– Тетя Дусь, – в окно тихо постучали, – это я, Валентина. Не посмотрите за моими? Мне в город очень надо, бабушку я покормила, поменяла ей все, на плите каша и суп гороховый. – Голос звучал просительно и немного льстиво.

Евдокия Матвеевна открыла створку и посмотрела на часы.

– Ты чевой-то, ни свет ни заря? Что за спешка такая?

– Да мне вчера Настя Копылова сказала, что пособие можно оформить, я справки-то давно собрала, да все никак не соберусь отвезти, а там еще и очередь. Если сейчас опоздаю на восьмичасовой автобус, то…

– Да ладно, что я не знаю, что ли. Беги скорей. Конечно, присмотрю, чего уж там, не боись. Валь! – Крикнула, спохватившись уже вслед, – Купи нам сушек, тех, что прошлый раз привозила.

– Куплю, конечно, постараюсь пораньше вернуться! – Последние слова уже кричала издалека.

Евдокия Матвеевна вздохнула и стала собираться. Хорошо, что она привыкла рано вставать. Уже и курей покормила, и упрямую козу Мотьку подоила. Конечно, в огороде дел полно, но ничего, успеется. Вальке надо помочь, девка хорошая, уважительная, жизнь у нее только не сложилась.

Росла без отца, и то сказать, кто ж с такой бабой уживется – крикливая, бестолковая, ленивая. Клавка целыми днями по селу скакала, от одних к другим, языком трепала да семечки лузгала. Недаром ее прозвали «блоха» – блоха и есть. Муж с ней, правда, несколько лет прожил – это пока Митька их еще маленький был, а когда Валька родилась, сразу же и сбежал. И все. Ни слуху, ни духу.

Так что своего отца Валька не помнила, а Клавка дочку и не замечала вовсе, только своего ненаглядного Митеньку все жалела да баловала. Кое-как он девять классов кончил, лоботрясничал да водку пил до армии, а после завербовался куда-то и пропал. Вот бабушка ихняя, Татьяна Иванна – совсем другая была: и в огороде, и в доме, и постирает, и за Валькой присмотрит, и совет дельный даст, и языком никогда не трепала, за что соседи ее уважали, а Валька-то за ней как кот за веревочкой, и сызмальства помогала. И такая девчонка умненькая вышла: школу одиннадцатилетку закончила очень хорошо, даже в институт наметилась, да тут у бабушки инсульт случился, а мать ее Клавка, чтоб за матерью не ухаживать, возьми да и свинти к сыночку: мол, Митенька в помощи нуждается. Обещалась через месяц вернуться – да какое там… Очень ей надо с больной матерью валандаться, она же первая бездельница и сплетница. Так что про институт Вальке пришлось забыть, пошла работать на ферму к Кольке «живодристику» – так его Евдокия Матвеевна прозвала, а за ней и все деревенские, очень уж она меткие прозвища давала. А у Кольки походочка такая – шажочки мелкие и жопой крутит, ну чистый «живодристик».

Но мужик был с головой, коровник построил, коров купил, «газель» приобрел, стал фермером: доярки понадобились, бабы, кто помоложе остался, потянулись на ферму и Валька с ними, благо рядом – бабку-то надолго не оставишь одну. Подруг у нее не осталось, была когда-то одна Наденка, соседки их Гальки дочка, с ней бегала Валька в начальную школу в Соколово, а потом уж стала ездить в райцентр Озерное. Наденка один годок с ней вместе прокаталась, а потом ее Галька определила жить к сестре своей в Озерном, так что пришлось Вальке одной грязь месить до автобуса.

Дорогу совсем порушили со всех сторон – до Соколова теперь не три километра, а все пять надо вышагивать, с той стороны деревья стали валить за какой-то надобностью, да так всю дорогу и завалили, нонче только в обход можно пройти, а к автобусу, что на Озерный ходит, добираться по уши в грязи. Конечно, кто тут жить-то останется? Только старики да старухи. И что интересно? Старики почему-то быстро мерли, а бабки – нет, крепкие были. А уж молодежь-то давно разбежалась кто куда, даже и до Москвы, говорят, добрались.

Кавалеров в деревне тоже никаких не наблюдалось. Да откудова им взяться, кавалерам этим: что тут делать-то? Колхозы развалились, работы нет и, самое главное – нет дороги. Ближайший автобус останавливается в двух километрах от Грибков и проходит крайне редко, а тот, который почаще ездит, так и того пуще – километра три надо идти. В хорошую-то погоду – одно удовольствие, а вот, когда дожди начинаются – беда, только в сапогах, да и то не каждый пройдет.

Раньше у них в Грибках и магазин был, и почта, а теперь почту закрыли, осталась хлипкая палатка, за продуктами ходили в то же Соколово или ездили в Озерное. А Ока? Евдокия Матвеевна вспомнила, как они на Оку ходили еще совсем недавно, до тех пор, пока деревьями дорогу не завалили. К ним в прежние года даже дачники приезжали, все нахваливали их природу: и лес рядом, и Ока и родник. Валька с Наденкой девчонками тоже бегали на Оку купаться… А теперь, что? Тьфу! Дороги нет, дачников тоже нет, погибает деревня…

Валька тут совсем одна из молодежи осталась, некоторые приезжали только на выходные, но женихов не привозили. Но откуда ни возьмись, все ж таки появился у Вальки кавалер – тракторист из Соколова, Толик «лбом об столик». Никчемный парень, пьяница и гуляка. В свое время уехал на заработки в Москву, работал где-то, машины чинил, а потом вернулся, чего-то не заладилось там. Вернулся в свое Соколово, устроился трактористом. Пахал как-то Вальке огород, ну и влюбился. А как не влюбиться – небольшая, ладненькая, на щечках ямочки, носик чуток вздернутый, а коса аж ниже попы, не девка – картинка.

Валька поначалу его прогоняла, а потом вдруг замуж вышла, даже не погуляла совсем. Соседи вокруг отговаривали ее: зачем он ей сдался, пьянь такая, а она отмалчивалась и отшучивалась, да ведь видно, что не любит его, так зачем? Зачем стало понятно через несколько месяцев после свадьбы.

– Господи, Валька-то, тихушница… И когда только успели снюхаться?

– Недаром говорят: «В тихом омуте черти водятся»…

– Оно теперь понятно… И то сказать, среди местных жениха теперь не найдет. Кому нужна с привеском-то?

– Да еще бабка парализованная.

– Только все равно жалко ее, ну что это за муж? Одно слово – «Толик, лбом об столик.

– Когда ж она родить-то должна?

Деревенские подсчитывали, гадали, судили-рядили, а потом пошли другие новости, и про Вальку на время забыли. А она горбатилась на ферме с утра до вечера. Днем забежит домой, бабушку покормит и обратно.

Толик после свадьбы месяц, наверное, держался, не пил, а потом пошло-поехало. Напьется и где-нибудь валяется, хорошо, если дружки его приволокут, а то Валька сама надрывается, тащит. Он орет на всю улицу, обзывает ее последними словами, правда, не бил, чего уж зря наговаривать. Евдокия Матвеевна сколько раз ей говорила: «Брось ты его, алкаша этого, все равно толку от него никакого», а она лишь отмахивается, а потом Анечка народилась, уж такая хорошенькая, да смышленая девочка, и совсем не похожа ни на мать, ни на отца. Чернявенькая такая, да кудрявая, а глазки синие-пресиние, и ресницы, что твое опахало. Опять стали соседи гадать, в кого ж она уродилась такая. Потом кто-то вспомнил, что врде отец Валькин чернявый был.