Женщина, стоящая посреди

Катя испуганно взглянула на Нину, но та сделала такое движение, что актер сразу осекся.

— Ну, если не хотите, можно просто зайти в кондитерскую. Выпьем кофе и поболтаем… И этого нельзя?..

Нине показалось, что смешно от всего отказываться, раз они же сами написали это глупое письмо, но ей все-таки пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы кивнуть головой.

В тесном, ярко освещенном и душном зале кондитерской было жарко и пахло кухней. Сладкий пар и табачный дым висели в воздухе. Было много студентов и подозрительного вида нарядных дам.

Актер угощал девушек, острил, хохотал и вообще самым добросовестным образом старался рассеять общую неловкость. Но чем развязнее становился он, тем молчаливее и отчужденнее держали себя Катя и Нина. Им обеим уже казалось, что вышло что-то некрасивое и совсем не забавное. Нина сидела против Арсеньева и исподтишка разглядывала его. В этой пошлой обстановке, в присутствии наглого, шумного актера, она не могла тот образ, который создали в ней его книги, соединить с этим интеллигентного вида господином, у которого была наружность провинциального врача, морщинки в уголках рта и слегка смущенное выражение. То, что он говорил, было очень обыкновенно и даже банально. Нина думала уже только о том, как бы скорее прикончить эту глупую историю и уйти, чтобы никогда не вспоминать об этой неудачной, ненужной встрече. Временами она взглядывала на Арсеньева даже враждебно, точно он чем-то обманул ее.

Арсеньев видел произведенное им впечатление, и его мужское избалованное самолюбие испытывало неприятные уколы.

Один актер чувствовал себя превосходно. Он был совершенно уверен, что все кончится прекрасно, именно так, как, с его точки зрения, и должно кончиться: Нина отдается Арсеньеву, а Катя — ему. Иного конца он даже не представлял себе и был убежден, что девушки и сами хотят этого. Надо было только найти кратчайший путь к цели, а поэтому актер быстро перевел разговор на любовь, которую понимал крайне просто и определенно. Когда же, по его мнению, почва была подготовлена, он предложил проводить барышень. При этом устроил так, что Нина с Арсеньевым пошли в одну сторону, а сам он с Катей — в другую. На прощанье он успел шепнуть Арсеньеву:

— Да вы, батенька, не церемоньтесь: ведите ее прямо к себе, да и вся недолга!..

А потом игриво приподнял шляпу и, под руку увлекая совсем растерявшуюся Катю, крикнул многозначительно и нагло:

— Всяких благ!.. Желаю успеха!..

Нине показалось, что ее хлестнули по лицу, и ей стало так гадко и стыдно, что девушка чуть не заплакала. Стыдно за самое себя, что она могла поставить себя в такое положение. Но оборвать не хватило духу, и против воли Нина пошла с Арсеньевым, думая только о том, чтобы скорее дойти до дома и навсегда покончить с этой неудачной, глупой шалостью.

Они шли молча. Арсеньев уже успел разглядеть всю ее высокую и стройную фигуру в длинном пальто с пушистым воротником и в меховой шапочке. Под мягкими изгибами пальто угадывались линии молодого тела, и легкое волнение приятно щемило сердце Арсеньева. Девушка шла рядом, такая тихая, загадочная и пленительно хорошенькая при бледном свете электричества, что Арсеньеву хотелось поцеловать ее. Он давно привык к скорым и легким связям, и теперь ему было даже странно, что нельзя просто взять и увезти ее к себе.

— Мне сюда, — тихо сказала Нина на повороте в переулок.

Они перешли улицу, и, когда мимо с шумом пронесся сверкающий автомобиль, Арсеньев взял девушку под руку. От этой неожиданной и, как ей показалось, оскорбительной фамильярности, вся кровь прилила к лицу Нины, но она не посмела протестовать и притворилась, что не придает этому значения.

Ярко освещенная улица осталась позади. Кругом сразу стало тихо и пустынно. Синий месяц, которого совсем не было заметно в центре города, среди наглых фонарей, теперь встал над темными крышами, и от него заблестели голубые искорки на неровных камнях черной мостовой.

— Давайте погуляем немного. Куда же вы так спешите! — сказал Арсеньев и чуть-чуть прижал ее руку, тепло которой чувствовалось даже сквозь рукав пальто.

— Как хотите, — нерешительно ответила Нина.

— Мне бы хотелось поговорить с вами, — продолжал он мягко и осторожно, — в нашей встрече вышло что-то нехорошее, и мне не хотелось бы, чтобы мы расстались под таким впечатлением…

Нина промолчала.

— Скажите, — снова начал Арсеньев, — вы очень разочаровались, когда увидели меня?..

Девушка смутилась, но почему-то не могла солгать.

— Да… по вашим книгам я представляла вас совсем не таким…

Арсеньева покоробило.

— А каким же?

Нина ничего не могла ответить и сказала, как давеча:

— Так, не таким…

Арсеньев пристально взглянул на нее.

— Ну да… Все так говорят. Вы ожидали встретить какое-то необыкновенное существо, а встретили самого обыкновенного человека.

— Обыкновенного? — невольно переспросила Нина.

Именно это и было больно и оскорбительно ей.

Арсеньев понял, но вместо того, чтобы отрицать это, смело повторил:

— Конечно, обыкновенного! Нина чуть-чуть пожала плечом.

— Ведь под словом «необыкновенный» вы подразумеваете и в самом деле нечто такое, чего и на свете не бывает. А писатель прежде всего человек. Он так же живет, так же скучает, любит, страдает, так же ищет радости и развлечения, как и все… Быть может, он тоньше чувствует, чем другие, но это только дает ему больше желаний и большую неудовлетворенность!..

Арсеньев долго говорил о том, что такое писатель. Близость красивой девушки и с каждой минутой нетерпеливо возрастающее желание ее близости делали голос его горячим и проникновенным, слова красивыми и значительными. Арсеньев сам увлекся, и ему казалось, что никогда не говорил он так хорошо, хотя то же самое и не раз ему уже приходилось испытывать и с другими женщинами.

В словах его не было никакой сознательной лжи, да Арсеньев и не любил лгать. Он всегда гордился тем, что может быть искренним до полной беспощадности к самому себе. Но теперь им владело одно желание, и потому все, что он говорил, имело цель только показать ей, какой он и на самом деле необыкновенный человек и какое счастье для каждой женщины принадлежать именно ему.

Никто не попадался им навстречу. Месяц светил таинственно и точно украдкой. Позади глухо гудела большая улица, а здесь, в пустынном переулке, звонко раздавались только их медленные шаги.

Нина слушала молча. Без этого наглого актера, без глупой Кати, среди тонкой тишины весеннего вечера, Арсеньев казался ей совсем другим. В его словах она узнавала знакомые по его книгам мысли, образы и выражения, и в этом было что-то неожиданно волнующее. Она всегда любила читать и о многих писателях говорила, как о любимых, но ей никогда в голову не приходило представить их себе живыми, близкими людьми. То, что говорил ей Арсеньев, было ново и ярко. Целый мир, необыкновенно красочный и полный такими переживаниями, о которых даже и не подозревали в том кругу, где жила она, открывался Нине, и ей было завидно и казалось, что величайшее счастье — жить в этом мире, среди этих необыкновенных, замечательных людей!

Арсеньев говорил, и Нина слушала, стараясь не проронить слова. Так они дошли до конца переулка, давно пройдя ее дом, и повернули обратно.

— Вас оскорбило то, — говорил Арсеньев, — что я пришел по вашему зову, как на какое-нибудь пошлое приключение, но ведь я же не знал вас! На вашем месте могла быть женщина, не стоящая большего!..

— Зачем же вы тогда пришли?.. Неужели вам все равно?..

Нина не кончила, смутившись своей мысли. Арсеньев пристально посмотрел на нее и сказал:

— Да, все равно!..

Нина чуть-чуть отодвинулась, но Арсеньев силой придержал ее руку.

— Видите ли, Нина Сергеевна… — И вдруг перебил самого себя:

— Позвольте мне называть вас просто Нина. Вы еще так молоды, что тяжеловесное отчество как-то не идет с языка…

— Как хотите… — пробормотала ошеломленная Нина.