Страница 24 из 52
Что-то новое открывалось в Фете. И замученный классовыми врагами Павлик Морозов подавал через океан времени свою руку.
Слово «Пеньковский» обозначало тогда черную измену. Как и слово «летчик Пауэрс». Первый продал иностранцам какой-то мотор, а второй полетел из Америки на Урал и был сбит на 1 мая советской ракетой.
— А разве тебе его не жалко? — прошептала мама.
— Пеньковского?
— Да нет. Лешека.
— Ни капельки. То есть слегка жалко, — поправился Фет, чтобы не сделать маме больно. — Но и в тюрьме из-за него сидеть не хочется!
— Вот, дьявол, посоветоваться не с кем! — мама даже куснула от отчаяния свой кулак.
— Почему «не с кем»? Посоветуйся с отцом!
— С Николаем? Да он сидит и вряд ли скоро выйдет…
— Уже вышел, — сказал Фет, но мать пропустила это замечание мимо ушей.
Она снова открыла злополучное послание.
— Хоть бы кто английский знал! Что здесь написано?
— Хвосты! — напомнил Фет. — Ты оставляешь на бумаге свои отпечатки пальцев!
Он заглянул через мамино плечо и обомлел. Вверху официального бланка, на котором напечатали письмо, было оттиснуто «Apple corp.».
— «Яблоко»! — прошептал Фет чудесное заклинание и машинально докончил странной фразой, которой не было на бланке. — Ол райтс резервд!
— Ты чего это? — не поняла мама.
Фет побледнел, как стена.
Губы его изогнулись улиткой. Глаза вылезли из орбит.
— Я, я-я… — попытался он что-то объяснить.
— Ну ты, ты, — испугалась мама. — Ты — это ты, а я — это я!
Фет засмеялся, потом отрывисто всхлипнул.
Побежал в комнату.
Полез в ящик под радиолой, туда, где раньше лежала «Ночь трудного дня», и вытащил маленькую пластинку на 45 оборотов в простом черном конверте с прорезанной серединой.
Не в силах произнести ни звука, указал пальцем на этикетку, наклеенную на черном виниле.
Это было зеленое яблоко с нарисованным над ним тем же названием, что и на бланке письма.
— Жучки! — простонал Фет. — Жучки прислали!
Не в силах закончить фразу, он рухнул на диван.
— Ты что, писал в Лондон? — строго спросила мама.
Мальчик что-то промычал и затряс головой.
— Тогда почему это письмо пришло к нам?
— Отдай!! Это мое!! Мое!!! — вдруг страшно заорал Фет и вырвал из ее рук злополучный конверт.
Поцеловал письмо, запихал его в штаны, как дети запихивают деревянный пистолет.
Взлетел на диван и начал скакать на нем, словно на батуте, приговаривая:
— Жучки! Жучки!! Мои жучки!!
— Прекрати сейчас же! Или я вызову «скорую помощь»! — заорала мама, сама находившаяся на грани срыва.
Но в это время заскрипел ключ в замке, входная дверь тяжело ухнула, и в комнату вошел мрачный отчим.
— О чем шумите вы, народные витии? — спросил он, демонстрируя знание классики.
Его состояние было в норме, то есть после заливки горючего мотор набирал положенные обороты и машина уходила в полет.
— Мне жучки письмо прислали! — сказал Фет с вызовом.
Нескромность его и погубила.
— Какое письмо, бардзо, чего ты мелешь?
Мотор в самолете начал чихать и кашлять, потому что керосин разбавили водой.
Фет, хвастаясь, вынул мятый конверт из штанов.
Лешек надел очки и быстро просмотрел документ.
— Ошибка, — бесцветно пробормотал он.
— Чего? — не понял пасынок.
— Ошиблись адресом!
Быстрым шагом пошел на кухню.
— Ты куда? Зачем?! — закричал Фет, но было поздно.
Заглохший истребитель снова взмыл вверх. Лешек открыл мусоропровод и спустил туда загадочное письмо.
— И чтобы я… — начал нравоучительно он, но был сбит с ног головою Фета, который ударил его в живот.
Лешек беззвучно завалился на спину, ударился о стол и сбил трехлитровую банку из-под гриба.
Мама закричала, потому что банка громко разбилась. Закричал и Фет.
— Я всех вас перебью! — и он выскочил из квартиры.
— Алеша… Ты как? — мама нагнулась над поверженным супругом.
Он лежал, окруженный битым стеклом, и моргал глазами.
— По-моему, у меня сломано ребро, — спокойно сообщил Лешек.
Фет несся со всех ног к зданию жилищно-эксплуатационной конторы. Миновал клуб и оказался в тесной коробке одиннадцатых домов, выкрашенных в тревожный мышиный цвет. Пыльные тополя начинали стряхивать листву на обочину тротуара. Под деревянными грибками прятались дети от мелкого, как просыпавшиеся иголки, дождя.
— Газовщики здесь или нет? — выдохнул Фет, вбежав в узкий казенный коридор первого этажа.
Затхлые стены пахли чернилами. Захватанный плакат-мизантроп предупреждал: «Уходя, гасите свет!». А другой, розовощекий оптимист, кричал, перебивая: «Выполним решения ХХIII съезда КПСС!».
— Ну, я газовщик! — в коридоре появился низкорослый и корявый мужичонка в спецовке.
— Нет, мне другой нужен! Он у вас недавно…
— А-а… Понял, — мужичонка открыл одну из дверей и крикнул: — Колька! К тебе пришли!
Отец, как на пружинах, тут же восстал из пепла.
— Что? Едем?! — с готовностью спросил он, вскакивая с дивана.
Под ногою звякнула пустая бутылка и укатилась в угол.
— Куда? — с тоскою спросил мальчик.
— На Столбовую. Там особенно хорошо встречают!
— Приехали уже, — выдохнул Федя. — У меня такое… У меня вся жизнь под откос пошла!
Давясь отчаянием, он рассказал о письме и о том, что Лешек спустил будущее в мусоропровод.
— А что там написано? — поинтересовался отец.
— А кто ж его знает. По-английски ведь!
— Значит, надо прочесть!
Николай решительно встал с дивана, заправил мятую рубашку в штаны и продул мундштук папиросы, спрятанной за ухом.
Снял со стены висящую на гвозде связку ключей.
— Пойдем!
Они вышли на улицу.
Отец шагал под дождем легко и быстро, как мальчик. Фет едва успевал за ним.
Подошли к родному подъезду. Николай, порывшись в связке, безошибочно отобрал ключ, подходивший к обшарпанной двери рядом. Отпер ее, и в нос ударил запах гнилой капусты.
Это была небольшая комната, в которую выходили мусоропроводы, ощерив свои беззубые пасти. Что-то живое и круглое выкатилось под ноги. Отец попятился, побледнев.
— Ищи сам! Не терплю я грязи. Заболеваю!
Он отпрянул на улицу, сел на деревянный ящик у стены и закурил.
Фет, шатаясь и почти теряя сознание, погрузил руки в остатки жизнедеятельности жильцов подъезда номер три.
— Чего там? — спросил Колька, щурясь от проглянувшего сквозь тучи вечернего солнца.
— Консервная банка! Бутылка из-под «Шампанского». Пакет с картофельными очистками!.. — голос Фета звучал глухо, как из подземелья.
— Денег, случайно, нет?
— Нету.
— Жалко! — вздохнул Николай. — Они ведь должны выбрасывать в мусоропровод деньги, когда приходят с обыском!
Он вздохнул и прикрыл усталые глаза.
Ему представились деньги, много денег. В деревянном самодельном чемодане военного времени. С большими железными замками и такой же железной ручкой. Его когда-то выкрасили в зеленый цвет, но краска уже облупилась и стерлась, как на старинной фреске. Сын находит чемодан в нечистотах, выносит на улицу, и они вместе открывают его. Пачек больше десятка. Две из них — с большими дореформенными купюрами. Но восемь — с маленькими хрущевскими десятками, как будто только что отпечатанными. Пачки приходится засовывать в штаны, рубашку и класть на голову под кепку. Есть еще облигации государственного займа с нарисованными паровозами и самолетами. Бумага казначейских билетов сладко трещит в руках, как сухие поленья в разожженной печи…
— Нашел, что ли? — страстно крикнул газовщик, не в силах прогнать мучавшую его химеру.
— Не нашел.
— И не найдешь, — вздохнул отец. — Не идет к нам карта, сынок!
Щеки Фета горели.
Он шел домой твердым шагом, а в животе было уютно-тепло, как на кухне в январские морозы, когда на плите зажжены газовые конфорки. Горчичником являлся злополучный конверт, засунутый под рубаху, — Фет обнаружил его на второй час поисков и радовался больше, чем деревянному чемодану с дореформенными купюрами, которого он, правда, не нашел.