Стихи

Встань, Леонардо, свет зажги в ночи, Оконце зарешеченное вытри И в облаках, как на своей палитре, Улыбку Моны-Лизы различи.

Встань, Чаплин! Встань, Эйнштейн! Встань, Пикассо! Встань, Следующий! Всем пора родиться! А вы, глупцы, хранители традиций, Попавшие как белки в колесо,

Не принимайте чрезвычайных мер, Не обсуждайте, свят он иль греховен, Пока от горя не оглох Бетховен И не ослеп от нищеты Гомер!

Все брезжит, брызжит, движется, течет, И гибнет, за себя не беспокоясь. Не создан эпос. Не исчерпан поиск. Не подготовлен никакой отчет. 1962 Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова. Ленинград: Просвещение, 1988.

ЧЕРНАЯ РЕЧКА Все прошло, пролетело, пропало. Отзвонила дурная молва. На снега Черной речки упала Запрокинутая голова.

Смерть явилась и медлит до срока, Будто мертвой водою поит. А Россия широко и строго На посту по-солдатски стоит.

В ледяной петербургской пустыне, На ветру, на юру площадей В карауле почетном застыли Изваянья понурых людей

Мужики, офицеры, студенты, Стихотворцы, торговцы, князья: Свечи, факелы, черные ленты, Говор, давка, пробиться нельзя.

Над Невой, и над Невским, и дальше, За грядой колоннад и аркад, Ни смятенья, ни страха, ни фальши Только алого солнца закат.

Погоди! Он еще окровавит Императорский штаб и дворец, Отпеванье по-своему справит И хоругви расплавит в багрец.

Но хоругви и свечи померкли, Скрылось солнце за краем земли. В ту же ночь на Конюшенной церкви Неприкаянный прах увезли.

Длинный ящик прикручен к полозьям, И оплакан метелью навзрыд, И опущен, и стукнулся оземь, И в земле святогорской зарыт.

В страшном городе, в горнице тесной, В ту же ночь или, может, не в ту Встал гвардеец-гусар неизвестный И допрашивает темноту.

Взыскан смолоду гневом монаршим, Он как демон над веком парит И с почившим, как с демоном старшим, Как звезда со звездой, говорит.

Впереди ни пощады, ни льготы, Только бури одной благодать. И четыре отсчитаны года. До - бессмертья - рукою подать. Москва: Художественная литература, 1977. Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

БАЛЛАДА О ЧУДНОМ МГНОВЕНИИ

...Она скончалась в бедности. По

странной случайности гроб ее

повстречался с памятником

Пушкину, который ввозили в

Москву.

Из старой энциклопедии

Ей давно не спалось в дому деревянном. Подходила старуха, как тень, к фортепьянам, Напевала романс о мгновенье чудном Голоском еле слышным, дыханьем трудным. А по чести сказать, о мгновенье чудном Не осталось грусти в быту ее скудном, Потому что барыня в глухой деревеньке Проживала как нищенка, на медные деньги.

Да и, господи боже, когда это было! Да и вправду ли было, старуха забыла, Как по лунной дорожке, в сверканье снега Приезжала к нему - вся томленье и нега. Как в объятиях жарких, в молчанье ночи Он ее заклинал, целовал ей очи, Как уснул на груди и дышал неровно, Позабыла голубушка Анна Петровна. А пото 1000 м пришел ее час последний. И всесветная слава и светские сплетни Отступили, потупясь, пред мирной кончиной. Возгласил с волнением сам благочинный: "Во блаженном успении вечный покой ей!" Что в сравненье с этим счастье мирское! Ничего не слыша, спала, бездыханна, Раскрасавица Керн, боярыня Анна.

Отслужили службу, панихиду отпели. По Тверскому тракту полозья скрипели. И брели за гробом, колыхались в поле Из родни и знакомцев десяток - не боле, Не сановный люд, не знатные гости, Поспешали зарыть ее на погосте. Да лошадка по грудь в сугробе завязла. Да крещенский мороз крепчал как назло.

Но пришлось процессии той сторониться. Осадил, придержал правее возница, Потому что в Москву, по воле народа, Возвращался путник особого рода. И горячие кони били оземь копытом, Звонко ржали о чем-то еще не забытом. И январское солнце багряным диском Рассиялось о чем-то навеки близком.

Вот он - отлит на диво из гулкой бронзы, Шляпу снял, загляделся на день морозный. Вот в крылатом плаще, в гражданской одежде, Он стоит, кудрявый и смелый, как прежде. Только страшно вырос,- прикиньте, смерьте, Сколько весит на глаз такое бессмертье! Только страшно юн и страшно спокоен,Поглядите, правнуки,- точно такой он!

Так в последний раз они повстречались, Ничего не помня, ни о чем не печалясь. Так метель крылом своим безрассудным Осенила их во мгновенье чудном. Так метель обвенчала нежно и грозно Смертный прах старухи с бессмертной бронзой, Двух любовников страстных, отпылавших

розно, Что простились рано, а встретились поздно. 1954 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

СНЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ Сны возвращаются из странствий. Их сила только в постоянстве. В том, что они уже нам снились И с той поры не прояснились.

Из вечной ночи погребенных Выходит юноша-ребенок, Нет, с той поры не стал он старше, Но, как тогда, устал на марше.

Пятнадцать лет - не пять столетий. И кровь на воинском билете Еще не выцвела, не стерта,Лишь обветшала гимнастерка.

Он не тревожится, не шутит, О наших действиях не судит, Не проявляет к нам участья, Не предъявляет прав на счастье.

Он только помнит, смутно помнит Расположенье наших комнат, И стол, и пыль на книжных полках, И вечер в длинных кривотолках.

Он замечает временами Свое родство и сходство с нами. Свое сиротство он увидит, Когда на вольный воздух выйдет. 1956 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ИЕРОНИМ БОСХ Я завещаю правнукам записки, Где высказана будет без опаски Вся правда об Иерониме Босхе. Художник этот в давние года Не бедствовал, был весел, благодушен, Хотя и знал, что может быть повешен На площади, перед любой из башен, В знак приближенья Страшного суда.

Однажды Босх привел меня в харчевню. Едва мерцала толстая свеча в ней. Горластые гуляли палачи в ней, Бесстыжим похваляясь ремеслом. Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать, Не чаркой стукнуть, не служанку тискать, А на доске грунтованной на плоскость Всех расселить в засол или на слом".

Он сел в углу, прищурился и начал: Носы приплюснул, уши увеличил, Перекалечил каждого и скрючил, Их низость обозначил навсегда. А пир в харчевне был меж тем в разгаре. Мерзавцы, хохоча и балагуря, Не знали, что сулит им срам и горе Сей живописи Страшного суда.