Страница 9 из 72
Из-за большой осадки корабли не смогли воспользоваться северодвинским фарватером, а стали на якорь неподалеку от острова Мудьюг. Этот остров в годы интервенции приобрел печальную известность: там терзали, мучили, вешали и расстреливали комиссаров, большевиков, матросов, красноармейцев, не щадили женщин и детей.
Тут, на рейде, нам предстояло в еще более короткие, чем в Кронштадте, сроки вновь набить все трюмы «Комсомольца» угольком, запастись провиантом и всем, что требуется в походной жизни.
Посещали Архангельск поочередно, в несколько смен. Гидрографическое судно утром, после подъема флага, приняв на борт увольняющихся, уходило в Архангельск. Там в нашем распоряжении было часов восемь — десять. Возвращались поздно ночью на том же судне.
Архангелогородцы в знак дружбы подарили экипажу «Комсомольца» презабавного совсем маленького медвежонка. Мишка сразу же стал всеобщим любимцем, на удивление быстро освоился с корабельной жизнью, твердо усвоил распорядок дня… Не успеет горнист сыграть сигнал «Команде обедать!», мишка уже у камбуза, и ему первому коки дают остуженный добротный кусок вареного мяса. Перекусив, маленький топтыгин спускается с верхней палубы и начинает шастать по всем кубрикам. Когда мы принимаемся уже за компот, пожалуйте является в наш восьмой кубрик, дальше которого, кроме кормы, уже ничего нет…
Как-то раз дневальный Андрей Крестовский, увидев медведя, с самым серьезным видом на весь кубрик громко объявил:
— Михаил Соловьев! К вам брат прибыл!
— Какой брат, никакого брата у меня нет. А если бы и был, то пешком по воде на рейд не притопаешь…
— Я вам говорю: принимайте гостя!
И в самом деле, мишка ковылял к Соловьеву, сидевшему на крышке грузового люка.
Недаром в народе говорят: дети и звери доброго человека всегда чувствуют. Видать, не случайно медвежонок притопал к Соловьеву!
7 августа, почти месяц спустя после начала похода, корабли снялись с якоря у острова Мудьюг и направились в обратный путь. Обратным рейсом наш отряд от Архангельска должен был зайти в норвежский порт Тронхейм, а оттуда, уже без захода куда-либо, возвратиться в Кронштадт.
При подходе к горлу Белого моря погода стала портиться. А потом и совсем заштормило. Похолодало, пошли дождевые и туманные заряды. Корабли мотало, что скорлупки.
Нравилось мне нести вахту в машинном отделении у действующих механизмов. Но во время шторма там было очень тяжело. Световые люки все задраены, двери на переборках наглухо закрыты. Вентиляция — через вентиляционные раструбы, которые развернуты так, чтобы их не заливало и сквозь них морская вода не попадала в машинное отделение. А температура там выше сорока градусов. От пара, перегретого машинного масла, трюмных испарений воздух спертый, дышать нечем. Качает так, что на ногах трудно устоять. Того и гляди либо под шатун машины угодишь, либо пальцами в работающий механизм ткнешься. Особенно тошно в коридор-вале, сквозь который проходит вал главной машины, лежащий на многих подшипниках. Каждый из них смазывается маслом и охлаждается водой. Нести вахту у подшипников в этом коридоре, где пролезать приходится, согнувшись в три погибели, и куда нет никакого притока свежего воздуха, адски тяжело.
Обслуживание действующих механизмов и в нормальных-то условиях требует от машинистов большой физической силы, ловкости и выносливости. А уж в штормовых и говорить нечего. Им приходилось проявлять максимум изобретательности и сноровки, чтобы вовремя смазывать подшипники и все, что требует смазки, регулировать обороты машины, особенно в те моменты, когда от качки обнажаются гребные винты.
Почти весь обратный путь мы боролись со штормом. Чем ближе подходили к меридиану Нордкапа, тем сильное становился шторм. А как только стихия чуть утихала, на корабле проводились аварийные учения по борьбе с пожаром, с водой. Руки себе пообдирали, учась заделывать пробоины, накладывать пластыри. Командиры настойчиво добивались от нас, чтобы мы поняли: тяжело в учении — легко в бою.
По молодости лет мы, конечно, ворчали. Только позже стали понимать пользу такой учебы. Особенно пригодилась суровая школа подготовки экипажей для действий в сложных условиях во время Великой Отечественной войны.
Вскоре отряд вошел в норвежские шхеры и стал продвигаться фиордами, тянущимися почти через всю Норвегию по меридиану. Теперь уж нам до погоды было мало дела: в фиордах тишь и благодать! Но штурманам и командирам доставалось и здесь: очень непросто вовремя разобраться в хитросплетении фарватеров, омывающих тысячи островов, найти именно тот, который ведет к цели. И днем-то задача ой какая нелегкая, а ночью во сто крат тяжелее. Шли без лоцманов, не по проторенным дорожкам, но уверенно, без помех благодаря высокой мореходной культуре, образцовой штурманской подготовке, чем всегда славился и славится флот нашей державы.
Чем южнее, тем живописнее становятся берега, тем больше на них леса, тем чаще проходим мимо маленьких — всего в несколько домиков — рыбацких поселков, тем больше встречаем суденышек, либо уходящих на рыбный промысел, либо возвращающихся с уловом.
Главный фарватер расположен так далеко в глубине суши, что никакое дыхание моря — даже в самый свирепый шторм — сюда не доходит. В солнечный день в зеркальной глади воды горы отражаются особенно красиво. Этим пейзажем можно любоваться часами.
12 августа отряд стал на рейде Тронхейма. Снова, как и в Бергене, встретили нас представители советского полпредства. Наши корабли окружили моторные катера и шлюпки, переполненные людьми.
Тронхейм расположен в долине живописной реки. В городе много фабрик и заводов. В гавани, на стенке, к которой подходили наши шлюпки, собралась огромная толпа. Нас приветствовали радостно. Никакой отчужденности, никакой настороженности! Среди встречающих много рабочих, коммунистов. Крепкие рукопожатия, расспросы, только успевай отвечать…
Местные коммунисты пригласили нас в клуб. Строем, под оркестр, с песнями более трехсот моряков отряда прошли в рабочий клуб. На улицах опять толпы, во всех раскрытых окнах улыбающиеся лица.
На торжественном собрании звучали речи с горячими взаимными приветствиями. Потом начался концерт. Гром аплодисментов раздавался после каждой песни, исполненной нами. Пели мы в самом деле с необычайным подъемом. Закончился замечательный вечер пением «Интернационала». Все встали и, крепко взявшись за руки, запели. Полились мощные звуки пролетарского гимна, гимна верности интернациональной дружбе.
В день футбольного состязания, о котором уговорились, двинулись на стадион. Вновь прошли через весь город, опять под оркестр, но теперь уже в еще большем составе, чем первый раз.
На футбольном поле нашим футболистам досталось основательно. Решив взять реванш за поражение в Бергене, норвежцы усилили свою команду несколькими игроками сборной страны и, разумеется, выиграли матч о крупным счетом. После окончания, дружно обнявшись, обе команды опять сфотографировались. Нашим игрокам норвежцы вручили памятные подарки.
Свое дружеское расположение норвежцы выражали во всем. Например, в витринах многих магазинов висели плакаты: «Заходите, здесь говорят по-русски».
В первый день увольнения, обойдя почти весь город, осмотрев магазины, где продавались различные морские сувениры, показавшиеся нам еще более интересными, чем в Бергене, мы впятером — Овчинников, Перелыгин, Алферов, еще один «подготовиловец», чью фамилию не упомнил (звали его Виктором), и я, — проголодавшись, стали искать, где бы пообедать. На площади, недалеко от рыбного базара, понравился нам уютный ресторанчик. Зашли.
Сразу к столику приблизился официант, подал меню на норвежском языке. Как же нам быть? Догадливый официант принес второй экземпляр — на английском. Это уже легче, теперь разберемся! Заказали кушанья почти наугад.
К нашему удивлению, официант принес нам порядочных размеров стеклянную вазу с отменным горячим картофелем. Все недоуменно переглянулись. Шепчем Алферову, который объяснялся с официантом: