Страница 43 из 72
— Завтра, в пятницу, заступишь дежурным по кораблю. Хочу в субботу провести большую приборку по всем правилам линкоровского искусства! Линкоровскую службу ты знаешь. Корабль тоже. Глаз у тебя приметливый. Обязанности дежурного по кораблю выполняешь с рвением. Уразумел, почему тебя назначаю дежурным?
— Уразумел. Задумка мне по душе. В самом деле, и у тебя в башнях, особенно на центральном посту, и у нас, штурманов, на постах, не говоря уж о центральном, все надраено, вычищено, а на нижней палубе, в жилых и служебных помещениях нужно желать лучшего!..
В субботу, после чаепития, как и положено, началась большая приборка. Верхнюю палубу драили песком, надстройки мыли с мылом. Внутри корабля на каждом посту, во всех помещениях все покрашенное мылось, металлическое драилось.
Около 11.00 командиры — заведующие отсеками доложили об окончании приборки. Прошел с фонариком, осмотрел каждый закоулок, каждую щель… Докладываю Мельникову, что приборка окончена.
— Хорошо, — удовлетворенно говорит заместитель старпома. — Пойдем проверим…
Вдвоем идем по нижней палубе, заходим в жилые кубрики, служебные помещения. Мельников проверяет дотошно, открывает даже рундучки.
— Товарищ дежурный, смотрите: в углах под трапом грязь, на обеденном столе расписываться можно. Прикажите заведующему повторить приборку. Если вторично замечу грязь, никого в Ленинград не уволю.
Вот и коммунальная палуба, самое просторное место на корабле. Я спокоен: никаких хитрых закоулков в ней нет. И вдруг…
— Это называется приборкой? Посмотрите сюда! — Мельников показывает на пространство между котельными кожухами, не закрытое листом еще на заводе. Дыра эта от палубы находится почти на полутораметровой высоте.
Подхожу, освещаю фонариком, действительно — мусор, оставленный рабочими…
— Плохо проверяете, товарищ дежурный! — уже всерьез в присутствии командира — заведующего отсеком и других командиров распекает меня Мельников. — Прикажите повторить приборку! Ни один человек не будет уволен на берег до тех пор, пока все не приведут в надлежащий для линкора вид!
И так по всему кораблю. Обед задержался. В кают-компании, кроме механиков, никого. Все без команды разошлись по своим заведованиям.
Наконец все огрехи приборки были устранены. К обеду приступили с задержкой на полчаса. Хозяйственников — корабельную интеллигенцию, плохо прибравших свой кубрик, в Ленинград не уволили.
После этого на баке весь день только и разговоров что о приборке. Одни говорили: зря свирепствует старший артиллерист, другие, а их становилось все больше и больше, действия Мельникова одобряли; мне было, конечно, обидно, что приходилось расплачиваться за чулан грехи, что так принародно досталось от заместителя старпома. Но что поделаешь — чувствовал, что и моя вина тут есть.
Мельников был прекрасным товарищем, высокообразованным моряком-артиллеристом. Правда, иногда, «выйдя из меридиана», мог и пропесочить как следует… Но долго обижаться на него никто не мог. Человек он был справедливый. Артиллеристы линкора были на высоте. Их «батько» Мельников пользовался непререкаемым авторитетом. «Марат» на флоте отличался своими артиллерийскими достижениями, завоевывал флотские призы. После того как командир приказал мне заниматься еще и мобилизационными документами, в каюте я остался один, так как иного места для работы с такими документами не было. Утешительного в этом мало: живя вдвоем, было хоть с кем душу отвести… А сейчас единственный собеседник — телефон. Стоя в Кронштадте, можно разговаривать с Ленинградом, с Лужской Губой, с Красной Горкой, хоть с гауптвахтой…
В один из дней, вернее — вечеров, во время стоянки в Лужской Губе работаю над очередным рулоном кальки нашей «кадрили» на Сескарском плесе. Было небольшое учение, мы стреляли, в нас стреляли, нас атаковали, мы уклонялись, и все это на Сескарском пятачке. Чтобы разобраться, что, когда и как делал «противник», чем и как мы ему отвечали, приходилось кальки с карте снимать по ходу действий, старые курсы стирать, чтобы было видно тот, которым идем, Бедная карта от резинки теряла свое лицо, а в иных местах сияла проплешинами. Нормы расхода карт этого района были давным-давно превышены, и каждый новый экземпляр приходилось вырывать у гидрографов с боем.
Сижу, разбираюсь, делаю отчетные кальки по всем правилам штурманского искусства — с изображением курсовых углов атак, маневрирования и стрельбы обеих сторон. Работаю разноцветной тушью, чтобы картина была виднее. Обычно наши отчетные документы по штурманской части являлись основой документов, составляемых штабом дивизии и флота для разбора. Марки своей мы терять не хотели! А это значило — корпеть младшему штурману да корпеть…
Вдруг без стука открывается дверь и входит Дмитрий Поляков.
— Все корпишь? Какой километр кальки заканчиваешь? Оторвитесь, дорогой труженик, передохните! — Он, как всегда, по-доброму улыбается, глаза полны лукавства.
— Молодец, что зашел, — обрадовался я.
— А я к тебе, Володя, по делу. — Дима сразу как-то посерьезнел.
— Вот как! По какому же?
— Говорят, ты на вахте носом клюешь… Не поведаешь ли мне: в чем причина?..
— Причина простая. Каждый день выспаться охота, а возможности никакой. Ты не подумай, что я жалуюсь. Нисколько. Жизнь идет удивительно интересно. Хочется сделать полезного как можно больше!
— Слушай, Володя, сколько у тебя нагрузок?
— Считай: штурманская, командир группы малых секторов, корабельный разведчик, мобилизатор, по партийной линии — член бюро коллектива, руководитель политзанятий со старшинами, редактор многотиражки…
— Ну а как Романовский на это смотрит?
— Романовский требует, чтобы в служебное время я занимался служебными, штурманскими делами. Как специалист и старший он, несомненно, прав. Вот и приходится недосыпать…
Дима ушел. Поговорили — вроде и на душе легче стало. А теперь за дело! Кальки не ждут, газета тоже!
С той поры наш милейший корабельный доктор стал интересоваться моим здоровьем. Чувствуя, что такая тема мне не по душе, однажды, когда в салоне кают-компании мы с ним остались вдвоем, он сердито заявил мне:
— Так и знайте, когда посчитаю нужным, я вас просто выпровожу на курорт!
Вот оно что! А Васильев, а Каменский, да и любой другой?.. А сам Димочка Поляков — разве он меньше меня работает?! Ничуть не меньше. Так что курорт подождет!
…Каждый день во время стоянки на якоре рулевые тренировались в бросании ручного лота. Все вроде бы просто: держа меж пальцев клевант, что есть силы раскрутить рукой в вертикальной плоскости параллельно борту гирю, выпустить клевант, и дело сделано — лот полетел, увлекая за собой лот-линь с разметкой на метры или футы… Однако далеко не всем эта операция хорошо удавалась. Ведь свинцовая гиря ручного лота весила не один килограмм.
Тренировались упорно, и осенью на соревнованиях показатели рулевых в бросании лота, в скорости изготовления к действию механического лота Томсона были лучшими на флоте. Такие, как Зимин, кидали лот далеко за семьдесят метров.
Несколько раз в неделю проводились тренировки по, управлению рулем с различных постов — центрального, штурманского, кормовой боевой рубки, кормового штурманского, румпельного отделения. Как правило, переключения на коммутатору производил Галаульников, он же электродатчиком указывал, на какой борт сколько положить руля. Собственно, он и был главным дирижером и тренером.
Галаульников — личность примечательная и авторитетная. На корабле служил уже более десяти лет. Классный рулевой, в любых условиях ведет корабль как по ниточке, характеру его и спокойствию можно позавидовать. Человек недюжинной силы, смекалистый, волевой, доброжелательный, как младший командир-воспитатель он был просто незаменим. Учить — его призвание, как говорится, «дар божий». Такта и терпения ему не занимать, пунктуальности и требовательности тоже. Службу любит и песет ее превосходно. Подчиненные, да и не только подчиненные, его уважают. Коммунист, член бюро коллектива. Такой главстаршина — и верный помощник, и надежная опора. За ним как за каменной стеной.