Ну и дурак же я

И вот я сижу на трибуне, очень довольный, и посматриваю вниз на конюхов, выводящих лошадей, на их грязные рейтузы и конские попоны, наброшенные через плечо. Точно так выглядел я сам весь прошлый год. Мне нравилось сидеть здесь в полном параде, но точно так же мне нравилось быть там внизу и поглядывать вверх на разодетых зевак, чувствуя себя ничуть не менее значительной особой. И то и другое одинаково хорошо, если правильно рассудить. Я это часто говорю.

Ну, так вот, на трибуне прямо передо мной сидел молодой человек, примерно моих лет, с двумя девушками. Это был славный молодой человек. Похоже из тех, что ходят в колледж, а потом становятся адвокатами, или редакторами газет, или еще чем-нибудь в этом роде, но он не задавался. Хорошие ребята попадаются и среди тех, кто ходит в колледж, и вот он был одним из таких.

С ним была его сестра и еще одна девушка, и вот его сестра стала оглядываться через плечо, и ее глаза сначала случайно, — она вовсе не думала заигрывать, не такая это была девушка, — стали встречаться с моими.

Знаете, как это бывает! Ах, что это была за девушка, просто персик! На ней было легкое платье из какой-то голубой ткани; оно казалось простеньким, но было хорошо сшито, и все такое, я в этих вещах разбираюсь.

Когда она посмотрела мне прямо в глаза, я покраснел, и она тоже. Никогда в жизни я не видел такой милой девушки. Она не важничала и могла говорить без грамматических ошибок, не напоминая при этом школьную учительницу. Я хочу сказать, что девушка была первый сорт. Я думаю, ее отец был человек состоятельный, но не такай уж богач, чтобы она от этого стала задирать нос. Может быть, он был владельцем аптеки, или мануфактурного магазина, или еще чего-нибудь такого. Она не говорила мне об этом, да я и не опрашивал.

Если уж на то пошло, так моя родственники тоже в грязь лицом не ударят. Мой дед был родом из Уэльса, и там, в Англии, он… впрочем, это к делу не относится.

Первый заезд окончился, и молодой человек, сидевший с девушками, покинул их и пошел ставить на лошадь. Я понял, что он собирается сделать, хотя он не болтал, не шумел и не рассказывал всем кругом, какой он знаток лошадей. Не такой он был человек! Потом он вернулся, и я слышал, как он сказал девушкам, на какую лошадь он поставил. Начался заезд, они привстали с мест и волновались и горячились, как все люди, когда играют на бегах и видят, что лошадь, на которую они поставили, плетется в хвосте, а они надеются, что она вдруг вырвется вперед, чего никогда не случается, потому что в ней уже нет прежнего задора.

А потом вскоре вывели лошадей для следующего гита, на одну милю, и я увидел знакомую лошадь. Она была с завода Боба Френча, но хозяином ее был не он, а мистер Матерс из города Мариетты, штата Огайо.

У этого мистера Матерса была куча денег, ему принадлежали угольные шахты или что-то в этом роде, а где-то в штате у него было великолепное имение, и он был помешан на породистых лошадях. Но он был пресвитерианин* {пресвитериане — пуританская религиозная секта, отличающаяся фанатизмом и запрещающая своим последователям всякие «мирские» увеселения}; пресвитерианкой, да еще более строгой, чем он, была и его жена. Поэтому он никогда не выпускал лошадей на бега под своим именем, и ходил слух, что подготовив рысака к бегам, он передавал его Бобу Френчу, а жене говорил, будто продал коня.

Итак, Боб получал лошадей и делал с ними что хотел. Его нельзя за это порицать, я, по крайней мере, никогда его не порицал. Иногда он хотел выиграть, а иногда нет. В то время, когда я ухаживал за лошадьми, это меня не касалось. Я только старался, чтобы моя лошадь могла хорошо бежать и, если нужно, могла вырваться вперед. И вот, как я уже сказал, Боб участвовал в этих бегах с одной из лошадей мистера Матерса по кличке Бен Ахем, быстрой как молния. Это был жеребец, и его рекорд был две минуты двадцать одна секунда, но он мог сделать и две минуты восемь или две минуты девять.

В прошлом году, когда мы с Бертом ушли из дома, о чем я вам уже рассказывал, у мистера Матерса работал негр, приятель Берта. И вот однажды, когда наши лошади были свободны от бегов на ярмарке в Мариетте, а наш хозяин, Гарри, ушел к себе домой, мы с Бертом навестили этого негра.

Там все, кроме него, ушли на ярмарку, и он водил нас по всему шикарному дому мистера Матерса, и они с Бертом приложились к бутылке вина, которую мистер Матерс прятал от жены в шкафу в своей спальне, а потом негр показал нам этого конягу Бен Ахема. Берту всегда ужасно хотелось стать наездником, но едва ли он мог этого добиться, потому что он был негр, а тут они с приятелем вылакали целую бутылку вина, и он был под мухой.

И вот тот, другой негр позволил Берту вывести Бен Ахема и сделать на нем милю на ипподроме, который мистер Матерс устроил здесь же на ферме лично для себя. Но тут вернулась домой единственная дочь мистера Матерса, девушка болезненная и не очень красивая, и нам пришлось наскоро водворить Бен Ахема обратно в конюшню.

Я рассказываю вам это только затем, чтобы вы хорошо все поняли. В тот день, когда я был на ярмарке в Сендаски, тот молодой человек с двумя девушками сильно волновался: ведь он при них проиграл свою ставку. Вы знаете, что делается с парнем в подобных случаях! За одной из девушек он ухаживал, а другая была его сестрой. Я это сообразил.

«Ах, черт возьми, — сказал я себе, — надо его выручить!»

Когда я тронул его плечо, он очень вежливо повернулся ко мне. И он и девушки были милы со мной с самого начала и до конца. Я их ни в чем не виню.

И вот, когда он повернулся ко мне, я шепнул ему несколько слов про Бен Ахема.

— Не ставьте на него ни цента в первом заезде, потому, что он будет плестись, как вол, запряженный в плуг, но когда первый заезд кончится, идите прямо в кассу и выкладывайте хоть все деньги, — вот что я ему сказал.

Ну, знаете, никогда я не видел, чтобы человек держал себя любезнее, чем этот парень! Рядом с той девушкой, с которой я дважды встретился глазами, причем, оба мы покраснели, сидел какой-то толстяк; и что бы вы думали, сделал мой молодой человек? Он повернулся к толстяку и попросил его поменяться со мной местами, чтобы я мог сидеть в их компании!

Ах, черт возьми! Вот повезло! Значит, я буду сидеть с ними. Но каким же я был болваном, что ходил в этот бар в Уэст-хаусе и, увидев там какого-то хлыща с тросточкой и в дурацком галстуке, хватил две порции виски, только чтобы порисоваться!

Конечно, теперь когда я буду сидеть рядом с девушкой и дышать ей в лицо, она почувствует запах виски. Я готов был вышвырнуть самого себя с трибуны прямо на трек и гнать кулаками по всему ипподрому. Я побил бы при этом все рекорды, какие любая из лошадей могла, поставить в этом году.

Ведь девушка эта была не какая-нибудь замухрышка! Чего бы я не дал за палочку ароматной жевательной резины, или за мятную лепешку, или за кусочек лакрицы. Хорошо еще, что у меня в кармане были те три двадцатипятицентовые сигары. Одну из них я предложил молодому человеку, а другую закурил сам. Тогда толстяк встал, мы поменялись местами, и я опустился на скамью рядом, с девушкой.

Они представились мне. Оказалось, что невесту молодого человека зовут мисс Элинор Вудбери, она была дочерью фабриканта бочек из местечка Тиффин в штате Огайо. Самого молодого человека звали Уилбер Уэссен, а его сестру мисс Люси Уэссен.

Вероятно, именно то, что у них у всех были такие шикарные имена, выбило меня из колеи. Конечно, парень, раньше работавший конюхом при беговых лошадях, а теперь присматривающий за лошадьми человека, который дает напрокат экипажи и содержит транспортную контору и склады, такой парень ничем не лучше и не хуже других. Я об этом часто думал и говорил вслух.

Но вы знаете, какова молодежь! Было что-то особенное и в ее милом платьице, и в ее милых глазах, и в том, как она перед тем взглянула на меня через плечо брата, и как я в ответ взглянул на нее, и как мы оба покраснели.

Не мог же я доказать ей, какой я простофиля, правда?