Страница 5 из 5
— Трудно представить, себе, что ты скоро станешь женщиной! — сказал он. — Как ты думаешь, что тебя ожидает, когда ты станешь женщиной, а? Какую жизнь ты будешь вести? Что тебя ожидает?
Доктор сел на крыльцо рядом с дочерью, и на мгновение она подумала, что он вот-вот ее обнимет. Затем он вскочил на ноги и вошел в дом, оставив, ее одну в темноте.
Вспомнив этот случай, Мэри вспомнила также, что в тот вечер своей ранней юности она ничем не отозвалась на попытку отца проявить свои чувства. Ей казалось, что не отец, а она виновата в том, что они вели такую жизнь. Рабочий с фермы, которого она встретила на мосту, не считал ее отца холодным. Это происходило потому, что сам он относился с теплотой и отзывчивостью к человеку, который заботился о нем в тяжелые дни болезни и неудач. Отец сказал, что рабочий умел обращаться с детьми, и Мэри, вспомнила, с какой теплотой оба мальчика, удившие рыбу в речке, попрощались с ней, когда она уходила в темноту. «Их отец знал, как обращаться с детьми, потому что его дети знали, как проявлять свои чувства», — с раскаянием подумала Мэри. Она тоже проявит свои чувства. Она это сделает, прежде чем кончится вечер. В ту давно прошедшую ночь, когда она ехала домой, сидя рядом с отцом, он сделал еще одну безуспешную попытку преодолеть разделившую их преграду. От сильных дождей реки, через которые они должны были переезжать, вздулись, и уже почти под городом отец остановил лошадь на деревянном мосту. Лошадь испуганно топталась на месте, а отец туго натягивал вожжи и время от времени пытался ласковыми словами успокоить животное. Под мостом с ревом неслась переполнившаяся река, а сбоку от дороги на длинном ровном лугу выступившая из берегов вода образовала озеро. В эту минуту луна проглянула сквозь тучи. Дувший сбоку ветер поднимал на озере мелкую рябь. Его поверхность была покрыта танцующими бликами.
— Я хочу рассказать тебе о твоей матери и о себе, — хриплым голосом начал отец.
Но в это мгновение бревна моста зловеще затрещали, и лошадь рванулась вперед. Когда отцу удалось опять подчинить себе испуганное животное, они находились уже на улицах города, и застенчивый, молчаливый характер отца снова взял верх.
Мэри сидела в темноте у окна кабинета и видела, как отец подъехал к дому. Когда его лошадь увели, он, вопреки обыкновению, не поднялся сразу же по лестнице в кабинет, но остался в темноте у ворот заезжего двора. Он начал было переходить улицу, но затем опять, скрылся в темноте.
Между мужчинами, которые два часа сидели и мирно беседовали, вспыхнула ссора. Джек Фишер, городской ночной сторож, рассказывал остальным о сражении, в котором он принимал участие во время Гражданской войны, а Дьюк Йеттер стал подшучивать над ним. Сторож рассердился. Сжимая в руке дубинку, он ковылял назад и вперед. Громкий голос Дьюка Йеттера выделялся среди пронзительных раздраженных выкриков жертвы его насмешек.
— Вам надо было обойти парня с фланга, говорю вам, Джек! Да, сэр, вам надо было обойти этого бунтовщика с фланга, а потом уже, обойдя его с фланга выколотить из него душу. Вот как сделал бы я! — кричал Дьюк, хохоча во все горло.
— Черта лысого, ты бы сделал! — огрызнулся ночной сторож, кипя бессильной яростью.
Старый вояка пошел по улице, провожаемый смехом Дьюка и его товарищей, а Барни Смитфилд, отведя лошадь доктора, вернулся и запер ворота. Висевший над воротами фонарь качался взад и вперед. Доктор. Кокрейн снова направился на противоположную сторону улицы; у подъезда своего дома он обернулся.
— Покойной ночи! — приветливо крикнул он. Легкий летний ветер шевелил волосы Мэри, и прядь коснулась ее щеки; девушка вскочила на ноги, словно кто-то дотронулся до нее рукой, протянувшейся из мрака. Сотни раз наблюдала она, как отец возвращался вечером из поездок, но никогда прежде он ни словом не обмолвился с мужчинами, засиживавшимися у ворот заезжего двора. Мэри готова была поверить, что не отец, а кто-то другой поднимается сейчас по лестнице.
Шарканье тяжелых шагов по деревянным ступеням гулко отдавалось в ушах девушки; затем она услышала, как отец поставил на пол квадратный чемоданчик с медицинскими принадлежностями, который всегда брал с собой. Необычно веселое, добродушное настроение не покидало доктора, но в мозгу у него было полное смятение. Мэри казалось, что она видит в дверях темную фигуру отца.
— У женщины родился ребенок, — послышался, добродушный голос с площадки за дверью. — У какой женщины? Была это Элен, или та, другая женщина, или моя маленькая Мэри?
С губ доктора слетал поток слов, протестующих восклицаний.
— У кого родился ребенок? Я хочу знать. У кого родился ребенок? Жизнь неистощима. Зачем все время рождаются дети? — спрашивал он.
С его губ сорвался смешок, и дочь нагнулась вперед, ухватившись за подлокотники кресла.
— Родился ребенок, — снова заговорил он. — Не странно ли, что мои руки помогли ребенку родиться, а между тем за моим плечом все время стояла смерть?
Доктор Кокрейн потопал ногами о пол площадки.
— У меня застыли и онемели ноги, пока я ждал, чтобы жизнь возникла из жизни, — медленно произнес он. — Женщина боролась, а теперь я должен бороться.
После медленных, с трудом произносимых больным человеком слов настала тишина. С улицы донесся новый громкий взрыв смеха Дьюка Йеттера.
И вдруг доктор Кокрейн упал навзничь и покатился по узкой лестнице вниз на улицу. Он даже не вскрикнул. Слышался только стук его ботинок по ступенькам и ужасный, глухой звук падающего тела.
Мэри не двинулась с места. Закрыв глаза, она ждала. Ее сердце колотилось. Ее охватило полное бессилие, непреодолимая слабость; с ног до головы по ней пробегала мелкая дрожь, вызывавшая такое ощущение, словно по всему ее телу сновали крохотные создания с мягкими, тонкими, как волос, ножками.
Дьюк Йеттер внес мертвого вверх по лестнице и положил на кровать в комнате позади кабинета. Один из мужчин, сидевший с Дьюком у ворот заезжего двора, вошел вслед за ним, взволнованно поднимая и опуская руки. В пальцах он держал забытую папиросу, огонек которой прыгал вверх и вниз в темноте.