У Лукоморья

— Я тоже очень люблю море. Не знаю, что я без него бы и делал.

— Говорят, те, у кого море под боком, обычно им пренебрегают. Я, например, пару раз отдыхала в Гаграх и Махачкале, — на последнем городе она сделала некоторое ударение, но я не повел и бровью, — и там обычно сразу по загару видно приезжих. А у вас в Одессе не так?

Я чуть не поперхнулся от смеха.

— У нас, в Одессе, на такие дешевые провокации обычно не попадаются. И с чего это, интересно, ты взяла, что я из Одессы?

— Да так. Балагурить любишь.[8] Постоянно на разные акценты переходишь. Хохляцкие песни поешь.

— В общем, типичный одессит, — резюмировал я.

— Так значит это так? — в ее голосе звенела радость.

— Может — да, а может — нет. Это все еще секрет.

— А е-сли с-ерьезно, — она спросила это, заикаясь, как негр из некогда забодавшей рекламы.

— А е-сли с-ерьезно, то зачем возвращаться к решенному вопросу, передразнил ее я, — Может, в скором будущем ты и узнаешь меня земного. Но не думаю, что стоит спешить.

Конечно, она придерживалась иного мнения, но я был непреклонен. Так незаметно мы подошли к логическому[9] концу нашего пути — входу в ее квартиру.

И вот замерцавшее перед нами свечение открыло знакомую комнату, в которой на полуторной кровати лежало земное тело моей спутницы. Каким маленьким и хрупким оно казалось по сравнению с накаченным телом Гуллвейг, словно сошедшим с Валеджевских картин.

— Да, назад ты меня на руках бы не донес, — поймала она мои мысли.

— В своем земном теле — наверно, но в теле Видара, извиняюсь, — я напрягся, едва не разорвав одежду, — Если хочешь, могу доказать.

— Верю, верю. А можно остаться в этом теле?

— На Земле? К сожалению лишь несколько минут, пока не закроется Радужный Мост. Если бы я мог остаться таким на Земле…

— То что?

Боже, как не люблю я этот глупый вопрос, на который никогда не находится ответа.

— Черт его знает, что бы я сделал, но покуролесил бы изрядно. Однако ты можешь попытаться совместить это тело с физическим, и тогда последнее, может быть, будет постепенно стремиться к первому. Хотя не думаю, что тебе это надо. Женщине совсем не обязательно быть культуристкой.

— Ну, это уже мне решать.

— Но к совету прислушаться стоит. Тем более, что у нас страна Советов.

— Была…

— Ладно, не будем о грустном. Тем более времени у нас почти не осталось.

Мы обнялись и поцеловались.

— Когда следующий раз встретимся? — спросила она.

— Теперь я знаю к тебе дорогу, и даже Кот не сможет помешать нам встретится, как только это будет возможно.

— А когда это будет возможно?

— А вот это уже сложный вопрос. Наверно не раньше чем через месяц — в Новом Году. Так что с наступающим тебя.

— Так долго? Может, встретимся на Земле?

— К сожалению, я — не новый русский, и расстояние для меня та еще проблема. Но обязательно постараюсь что-то придумать.

Мы еще долго прощались, не в силах покинуть друг друга, но это не могло длиться вечно. И вскоре призрак Гуллвейг сошел в открывшееся двери и слился с телом Яны, оставив меня одного на Радужном Мосту, краски которого ясно показывали, что мне пора.

Письмо Фрее, то бишь Линде, я писал долго, с расстановками, в самых лучших традициях эпистолярного жанра. Благо писать можно было на русском, единственном языке, который я знаю в совершенстве, так что поизголяться можно было от души. И дав волю своим писательским наклонностям, я витиевато поблагодарил Линду за оказанную мне честь, и принялся в максимально возможных в рамках эпистолярного слога подробностях описывать нашу (то есть в большей мере ее и Ода встречу) в моем Замке, завершив ее практически риторическим вопросом, не помнит ли она этого, и приветом Йохану. Представляю, как они ждали этого письма. Ведь странный сон, приснившийся им обоим не мог пройти незамеченным! Первым моим стремлением было воспользоваться e-mail'ом, но пораскинув мозгами, сколько сил уйдет на получения разрешения на отправку, и, что самое главное, на объяснения коллегам по работе, которые по закону подлости не примянут сунуть в него свой нос, я решил воспользоваться обычным air-mail'ом, то есть авиапочтой. Тем более, что пришедший недавно телефонный счет воочию свидетельствовал, что в старые добрые времена люди писали письма. «Ух уж и понудятся они недельки две в ожидании моего письма,» — улыбнулся про себя я, довольный своим главенствующим положением.

Между тем, меня ждали земные дела. Не говоря о том, что мне пора уж было закруглять диссертацкую кандидацию, впереди лежала плеяда больших праздников, которую меньше чем через неделю должно было открыть католическое Рождество, которое, как известно, нам, православным, грех не отметить.

Отмечание рождества в нашей земной компании протекало плавно и перманентно вплоть до Нового Года. Так что я не успевал сожалеть о выходах в Лукоморье, а если и успевал, то не надолго. И вот, наконец, наступило 31 декабря, к которому все мы, несмотря на каждодневные пьянки, очень готовились.

Новый Год решили встречать у нас.

Где-то около восьми подкатил Аленкин брат Ромка со своей невестой и новым сотовым телефоном, который он приобрел буквально пару дней назад, и которым еще не успел вдоволь наиметься. До этого он, как фраер, ходил с пейджером.[10]

То, что Ромка пришел с телефоном было весьма кстати, так как это позволяло мне поздравить Яну сразу после того, как часы в ее городе пробьют полночь, и многочисленные дикторы, артисты и диджеи возвестят о том, что еще один год жизни остался за нашими плечами. Сделать это можно было бы и с обычным телефоном. Но пробовали ли вы когда-нибудь звонить по междугородке в праздники, особенно в наше смутное время? Если да, то, должно быть, понимаете, что дозвониться в этом случае сродни выигрышу в лотерею. И, кроме того у меня была еще одна веская причина не пользоваться домашним телефоном — при желании по меньшей мере город мог легко быть отслежен той стороной.

Не скажу, что моя просьба доставила Ромке удовольствие, но друзья есть друзья, а по большому счету халявщиком я никогда не был. Так что едва наступило время «Ч»,[11] я уже набирал знакомый номер, закрывшись предварительно на кухне.

— Алло, — ответил знакомый голос на том конце трубки. Несмотря на то, что нас разделяли километры и города, голос, переданный по спутниковой системе, звучал как из соседнего дома.

— Алло, — ответил я, — С Новым Годом!

— Спасибо, взаимно. А кто говорит?

— Не узнаешь? — это было не мудрено, моего земного голоса она никогда не слышала. Мне захотелось повалять дурака, и я песню, не раз слышимую ею у[12] меня,

— Ты, что ли, Алекс, — прервала она. — До Стивви Вандера все равно далеко.

Алекс было последнее земное имя Соловья. Будучи немного мертвым, позвонить он никак не мог. Но все же я сделал вид, что рассердился.

— Так тебе всякие Алексы уже звонят? — гневно спросил я.

— А, это ты — Видар.

— Тише, — опять возмутился я, — это имя не стоит упоминать всуе. Я ведь не называю тебя Гуллвейг. Хотя тебя зовут и Гуллвейг, и…

— Можешь повторить третий раз. Бог троицу любит.

— А я — нет.

— Ты всегда был вредным. А кстати, откуда ты звонишь?

— Со своей кухни. У нас тут идут последние приготовления к Новому Году. Но кухня уже свободна.

— Так значит, Новый Год у вас еще не наступил, — в ее голосе сквозила радость.

8

Неплохо для молчаливого бога, да?

9

И нелогическому тоже.

10

Почему, как фраер? Просто по этому поводу в нашей компании гулял анекдот:

Дети новых русских играют в песочке. У одного сломалась лопатка. Он достает сотовый телефон и начинает копать им. Другой ему говорит:

— Ты что делаешь. Он ведь испортится.

— А ерунда (слово изменено из цензурных соображений), отец новый купит.

— Купит-то, он купит. Но пока купит, пока подключится, ты что, как фраер будешь с пейджером ходить?

Анекдот, конечно, довольно глупый, но выражение, почему-то, закрепилось.

11

Если что, то «че», а не четыре.

12

Слишком много гласных подряд, правда? (прим. компьют. ред.)

13

Вообще-то, это были не те слова, что пел Стивви Вандер, а те, что во времена туманной юности, когда знания языка у меня сильно уступали амбициям, я приписал ему. Однако, как это часто бывает, именно они и врезались в память…