Хрустальная медуза

— Не кричите, прошу вас, — как можно миролюбивее попросил Шурик. — Мы с вами пока еще в страшной опасности.

— А? Что? — таращил глаза бестолковый очкарик. — Какая опасность? Воры?

— Хуже, — сурово пояснил Елизаров.

В лабораторию, принявшую вид опрятной дачной комнаты, просторной и солнечной, величаво вступил Кровилион Кракарский. Пистолетные глаза его сузились, рот кривился.

— Доволен, дурак? — спросил он, обращаясь к Елизарову. — А мог стать властелином мира. Не все ли тебе равно, какой бы идее служили эти ничтожные, суетные людишки. Личная власть — тоже идея. Я знаю, это все она — Медуза, непокорное отродье титанов. В нее воплотилась эта строптивая девчонка, дочь хозяйки. Надо было забросить ее подальше в море, чтоб не шлялась по ночам у берега…

Шурик вспомнил, что медуза в руках у него и раскрыл ладонь — на ней быстро таяла, словно испарялась, хрустальная льдинка.

— Альмира! — закричал он в отчаянии.

— Я здесь, — раздался знакомый голос у порога, Елизаров вперился в вошедшую глазами. Перед ним в легком сарафанчике и босоножках стояла та женщина, которую он обнимал ночью на берегу. А, может быть, не та…

— Как хорошо, что вы отозвались, Альмира Владимировна, — забрюзжал с кушетки очкарик. — Тут творится черт знает что! Этот тип вломился в комнату, нашумел, разбудил. Я все-таки отдыхать сюда приехал!

— Он тоже отдыхать приехал, — засмеялась Альмира. — Здравствуйте, Александр Николаевич.

— И потом ваша птица! — продолжал браниться энциклопедист. — Она влетает в окна, каркает… Никакого покоя.

Альмира со снисходительной улыбкой направилась к подоконнику, где, нахохлясь, сидел большущий черный ворон. Тот самый, что вчера сидел на крыше. Шурик стремительно вертел головой, бросая беспокойно-вопросительные взгляды то на Альмиру, то на ворчливого дачника, то на ворона: не новый ли бред все это?

— Ворона вы не обижайте. Он — ученая птица. Его на днях привез наш постоялец. Вот его шляпа.

— Простухин! — воскликнул Шурик.

— Да, он, — кивнула Альмира. — Он предупредил нас с мамой, что вы приедете. Но я с утра была на море, а мама ушла на рынок — вот и проворонили.

— Крайности скверны! — встрепенувшись, невпопад каркнул ворон.

— Видите, — опять засмеялась Альмира. — Он говорящий… Лети, лети, Кровилион. Нечего тебе тут рассиживаться. Мешаешь!

— Да нет, я ничего, — смилостивился энциклопедист. — Пусть сидит птичка.

Наверх поднялась и Ангелина, ставшая за прошедшие годы совсем седой. На ней было ситцевое платье и передник, в которых вчера щеголяла мышь.

— Шурик приехал! — воскликнула она, прослезившись в умиленьи. — Стал настоящим мужчиной. Я слышала, ты пошел в науку. А мама с папой? Живы ли? Почему же они не приехали отдохнуть?

Засыпанный вопросами, Елизаров молчал, не зная на что отвечать в первую очередь, и только ошалело улыбался.

…Вечером втроем пили на веранде чай. Простухин, Альмира и Шурик, успевший прийти в себя. На жердочке в углу дремал ученый ворон Кровилион. Пахло жасмином.

— Твои подлые шуточки? — в упор спросил Елизаров друга, когда Альмира зачем-то вышла.

— Мои, — невозмутимо кивнул лохматой головой Простухин, ложечкой поедая клубничное варенье с блюдца.

— В спорах ты молчишь, — в сердцах выговаривал Александр Николаевич. А идиотские розыгрыши устраивать мастер.

— Крайности скверны! — дрессированный ворон, на миг очнувшись от сна, назидательно прокаркал единственную фразу, которую знал.

— Кровилион прав, — усмехнулся Простухин. — Твоя теория — самая дичайшая крайность, а потому она вредна. Ты сочинял ее безо всякого понятия о человеческой природе. Вернее, по своим, субъективно искаженным представлениям о ней. Короче говоря, без любви к человеку.

— Кто тут толкует о любви? — лукаво полюбопытствовала вернувшаяся Альмира.

— Аля, — обиженно обратился к ней Елизаров. — Вы знаете, что выделывал со мной этот человек?

— Знаю. Он сказал мне, что издалека будет внушать вам счастливые видения встречи. Получилось?

— Вполне! — мрачно отрезал Елизаров. — Из-за его шуточек я вынужден отказаться осенью от защиты.

— Неужели? Матвей, как же это?

— Вы не так поняли, — поспешил успокоить ее Александр Николаевич. Мотя не причем. Сама тема нуждается в переработке… Вообще! — он норовисто тряхнул головой. — Человек имеет право на ошибки. Но лишь на те, от которых страдает только он сам.

— Так не бывает, — задумчиво заметила Альмира.