Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 96 из 124

Любуется Нюта балтийцем. Ноги сами собой от земли отрываются. Смотрит Нюта на новые башмачки: кто же ей подарил такие? Вот бы в таких да самой бы в такой же пляс!

- А ну, выходи! - закричали матросы.

- "Барыню", "Барыню"!

- Выдай цыганочку!

Только зачем же Нюте теперь цыганочка, не нужна ей и "Барыня". Нюте по сердцу матросский пляс.

Хотела Нюта, как Виров, вприсядку. Сжалась пружиной. Секунда - и выбьет лихой перепляс. И вдруг качнулась, не удержалась на месте Нюта. Растянулась на палубе впласт. Бескозырка слетела. Ворот загнулся. Затылок о доски - стук. Шишка в пятак красуется.

Подбежали матросы.

- Я сама, - отстраняет их Нюта. Вскочила на ноги, гармонисту кивает: не жди, играй!

Запела гармонь переборами. А ну, не плошай, Анюта! Да только присядка - нелёгкий танец. Снова упала девочка. Рядом со старой - новая шишка, новый вскочил пятак. Опять поднимается Нюта. Снова лезет в матросский круг.

Переглянулись матросы.

- Ух ты, упорная девочка!

- Флотский, смотри, замах!

Однако тут появился Ванюта.

- А ну расходись.

- Как так, Семён Захарыч? - полезли матросы.

- Расходись, - повторил Ванюта. - Время военное. Какие тут игры, какие тут пляски. Где дисциплина? Забыли, что Ленин на съезде сказал?

При имени Ленина матросы притихли. Сжал гармонист мехи.

И вдруг:

- А ведь про пляски на съезде не было. Не было, - услышала Нюта знакомый голос.

Оглянулась - подходит Лепёшкин. Улыбается комиссар:

- А ну, гармонист, играй!

Разинулся рот у Ванюты: сам Лепёшкин пустился в пляс.

"Комиссар, а тоже туда же. Вот те и на!" - огорчился Ванюта.

ЖЕРЕБЧИК

Всё случилось совсем непредвиденно. Как-то Виров Нюту повёз в Петроград. Нюта давно о таком мечтала.

Сидят они в катере. Смотрит Анюта на морскую форму, на свои башмачки. Хороши башмачки! Кто же ей подарил такие?

- Хороши башмачки, - соглашается Виров. - Добрый у нас комиссар.

- Комиссар?! Так дядя Лепёшкин их мне подарил?

- Он, он, Николай Петрович.

Радостно Нюте. Светит апрельское солнце. За бортом о чём-то приятном шепчет морская волна.

- Разные есть города на свете, - стал рассуждать по дороге Виров. Есть город Лондон, есть город Нью-Йорк. Луга - уездный наш город, показал на себя матрос. - В Индии есть Калькутта, у китайцев Шанхай и Кантон. Ну, там Рим, и Берлин, и Париж, - сыпал названия Виров. - А всё же, считай, братишка, такого, как Питер, второго нет. Питер - великий город. Душа трудового класса. Никто не забудет семнадцатый год.

Ходили они по Литейному, ходили по Невскому, Летний смотрели сад. Стояли долго у Зимнего.

- Вот туточки, с этого самого места, - стал объяснять матрос, балтийцы пошли на штурм. Между прочим, и я, и Лепёшкин, - добавил он не без гордости.

- А вот тут (они стояли уже у Смольного) самое главное место, братишка, как раз и есть. Тут был товарищ Ленин. Отсюда зашагала Советская власть.





Долго ходили Виров и Нюта по городу. В заключение балтиец решил не отстать от других и тоже Нюте купить гостинец.

Явились на рынок. Время голодное. И пусто и людно. И людно и пусто. Народу хоть отбавляй. А вот с едой-то не очень густо.

Картошкой торгуют поштучно. Рюмками меряют пшено. Дороже золота фунт конины.

Виров и Нюта шли как раз по мясному ряду. Толстый мордастый мужик у прилавка. Лузгает семечки.

- Жеребчик, жеребчик, кому жеребчик! - выкрикивает он лениво.

Напротив замерла женщина. По виду работница. Солдатка ли, вдовая? Косынкой худобу на лице прикрывает. Рядом два малолетка - два тоненьких, в тростиночку, тельца. Держат за юбку мать, жадно глядят на конину.

Хотел пройти матрос. Да что-то его удержало.

Глянул на женщину, глянул на мальчиков. То ли вспомнил кого матрос. То ли просто душа у него такая. Только вдруг подошёл он к мордастому мужику, наклонился к прилавку. Выбрал Виров побольше кусок, повернулся и сунул вдруг женщине.

Та обомлела, не хочет брать.

- Бери же! - прикрикнул Виров. Повернулся опять к мужику, достал из кармана деньги, отдал что было.

Пересчитал торговец кредитки - мало.

- Разбой! - завопил мужик.

- Ах ты, шкура! - взревел матрос, схватил мужика за грудки.

- Караул! - ещё пуще кричит торговец.

Отпустил его Виров, расстегнул, скинул с себя бушлат.

- Заткнись, - бросил его мордастому.

Женщина стояла окаменев, на лице показались слёзы.

- Да что же я! Да право же, как? Да нет же. Заберите быстрей бушлат, - говорила она и протягивала конину Вирову.

- Но, но! - прикрикнул матрос, глянул на ребятишек и вдруг сказал тихо-тихо, словно горло ему сдавило: - Бери же, неумная. Может, им жизнь сохранит бушлат...

- Мразь, - помянул Виров торговца, когда они с Нютой оставили рынок.

Молча прошли два квартала. Свернули направо, вышли к Неве. "Вот и опять не купил гостинец, - сокрушённо подумал балтиец. - Что бы сделать такое для Нюты?" И вот тут-то Виров увидел автомобиль. Это был новенький "роллс-ройс" - машина с открытым верхом. Автомобиль стоял у какого-то здания. Шофёр, рябоватый парень с длинным горбатым носом, важно сидел на переднем сиденье.

"Вот бы Нюту промчать по городу, - мелькнула мысль у балтийца. Радость-то ей какая!"

- А ну, подожди, - обратился он к Нюте. Подошёл к парню, что-то тому сказал.

- Проходи, проходи, - отмахнулся парень.

- Уважь же, братишка, - просительно повторял Виров. - Да ей же такая штука, считай, как память на целую жизнь.

- Да что ты пристал! Не могу. Пойми, не могу.

- Ах, так... - не сдержался Виров. Он багровел, багровел. И вдруг вся злоба, не вылитая там, на мордастого, обрушилась здесь, на парня. Попомнишь морской кулак.

Виров ударил с левой, ударил с правой, нацелил в горбатый нос. Парень вскрикнул, схватился за щёки. В ладони, как в чашу, брызнула кровь.

О бесчинстве моряка с "Гавриила" на следующий день было передано в Кронштадт на Балфлот.

Стали выяснять, кто был в городе. Проверили - Виров. Впрочем, матрос и сам не отрицал мордобоя. Он лишь повторял:

- Эх, не того, не того побил. Оно бы мордастому врезать.

И снова Виров был в каюте у комиссара. Вернулся не скоро. А когда шёл, всем стало ясно, что дело худо.

В тот же день на эсминце был объявлен приказ о списании Вирова с "Гавриила". В приказе значилось: "За факт, позорящий звание советского моряка, за нарушение революционных порядков и дисциплины". Сам Лепёшкин приказ читал.