Страница 32 из 124
- Елена, Мария, Ольга.
"Кто же приедет?" - гадали тогда в Селенгинске.
Улыбается старший Бестужев:
- Елена, Мария, Ольга.
Улыбается младший Бестужев:
- Елена, Мария, Ольга.
Гадают опять в Селенгинске:
- Если жёны, то очень много!
- Если гости какие, так надо ж в такую даль!
Ждут в Селенгинске - кто же приедет?
А в это время из Петербурга летит возок. Резво несутся кони. Клубится дорожная пыль.
Трое сидят в кибитке: Елена, Мария, Ольга.
- Наконец-то, - сказала Елена.
- Теперь уже всё, - заявила Мария.
Ольга вздохнула:
- Боже, сколько минуло лет.
Мчит по дороге возок. Дорога то вниз, то вверх. Бубенцы то звенят, то стихают.
Ждёт Селенгинск в нетерпении:
- Кто же приедет?!
- Кто же приедет?!
Улыбается старший Бестужев:
- Елена, Мария, Ольга.
Улыбается младший Бестужев:
- Елена, Мария, Ольга.
И вот прикатил в Селенгинск возок. Кони стали. Звон бубенцов утих.
Окружили возок селенгинцы. Спустились на землю трое. Бросились к братьям Бестужевым.
- Николай!
- Михаил!
- Елена!
- Мария!
- Ольга!
- Так это же сестры! - выпалил кто-то.
И правда, приехали сестры Бестужевы - Елена Александровна, Мария Александровна, Ольга Александровна. Двадцать два года добивались отважные женщины царской "милости" - разрешения поехать к братьям в Сибирь на каторгу. И вот только теперь добились. Говорили тогда в Селенгинске:
- Этих бы русских женщин поднять до небес, до солнца!
И это, конечно, верно. Когда ты о женщинах русских думаешь, гордость тебя берёт.
НОНУШКА
Грозил царь Николай I, что запретит детям декабристов носить фамилию своих отцов. Грозил и сдержал угрозу.
У Александры Григорьевны Муравьёвой и Никиты Муравьёва родилась в Сибири дочь. Она была общей любимицей. Называли все её нежно Нонушка.
Приветливая очень Нонушка.
Ласкова очень Нонушка.
Сердечко у Нонушки очень нежное.
Отец у Нонушки - Муравьёв. Мать у Нонушки - Муравьёва. А вот у Нонушки совсем иная была фамилия - Никитина. Такова воля царя-императора.
Александра Григорьевна Муравьёва очень рано скончалась. Вскоре умер и Никита Михайлович Муравьёв. Осталась Нонушка сиротою.
После долгих хлопот девочку удалось перевезти в Петербург к бабушке. Отдали Нонушку учиться в пансионат.
- Здравствуй, Никитина, - сказала начальница пансионата.
Не отвечает Нонушка.
- Здравствуй, Никитина.
- Я не Никитина. Я - Муравьёва.
- Никитина ты! - прикрикнула начальница.
- Нет, Муравьёва, - упирается Нонушка.
Как ни старались воспитатели, ничего не могли с ней поделать. Хотели отчислить из пансионата, да всё же оставили. Правда, Муравьёвой никто её не называл, но и Никитиной тоже. Выкликали к доске по имени.
Однажды в пансионат приехала императрица Александра Фёдоровна - жена царя Николая I.
Стали к царице подводить воспитанниц. Подошла очередь Нонушки.
- Никитина, - представила её начальница.
- Нет, Муравьёва, - поправила Нонушка.
- Никитина, - вновь повторила начальница.
- Муравьёва, - ещё громче сказала Нонушка.
Стоят начальница и воспитатели бледные-бледные, глаза боятся поднять на Александру Фёдоровну.
Нашла царица выход из неловкого положения, сказала девочке:
- Здравствуй!
Здороваясь с императрицей, девочки называли её матерью. Так полагалось.
Присела слегка перед Александрой Фёдоровной Нонушка (так тоже полагалось) и ответила:
- Здравствуйте, мадам.
Из белых стали теперь начальница пансионата и воспитатели красными. Ещё ниже приопустили головы, шепчут Нонушке, как надо правильно сказать, думают, от волнения, наверное, забыла девочка. Начальница даже незаметно её за платьице дёрнула.
- Маман, - шепчет, - маман.
- Нет, мадам, - повторила Нонушка. - Моя мать - Александра Григорьевна Муравьёва, - гордо ответила девочка.
С НЕБА, СО ДНА МОРСКОГО
Началось это еще в Благодатском, с первого года каторги. Трубецкая и Волконская только-только сюда приехали.
Каждый день, когда заканчивались работы на руднике, обе женщины выходили к дороге, встречали мужей. Постоят они, пока стража прогонит колодников, вернутся опять домой в свою крохотную, в узкую, как клеть, каморку.
Стояли княгини Трубецкая и Волконская у дороги и в этот день.
Сибирская зима приближалась к концу. Уже синь пробивала небо. Всё веселее смотрело на землю солнце. Вот-вот и нагрянут птицы.
Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддёвке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непросохшую грязь, волокутся кандальные цепи.
Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.
Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает.
- Записка, наверное. Важное что-то.
Развернула она тряпицу.
- Батюшки мои! Подснежники...
Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.
Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает.
- Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!
Развернула она тряпицу.
- Батюшки мои! Подснежники...
Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.
Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь - у дороги непременно лежат букетики.
Приметили это охранники.
- Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.
Блажь ли это, не блажь не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.
Глава VIII
ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ
УПАСИ
О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.
Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.