Зеленые берега

Вдали показался поезд. Публика забеспокоилась и стала выстраиваться вдоль кромки перрона. Полицейские пытались навести порядок: "Подальше, господа! Чуть подальше! Здесь стоять опасно! Просим немного подальше!"

Начал накрапывать дождик. Над толпой появились раскрытые зонтики. "Черт побери! — подумал я. — У меня же нет с собою зонтика!" Поезд приближался. Уже хорошо был виден низкорослый паровоз, издававший отрывистые гудки. Толпа шумела и волновалась. Я был в растерянности: куда бежать? Где остановится второй вагон, в начале перрона или в конце?

Паровоз был уже совсем близко. Вот он проскочил мимо меня. За ним двигался почтовый вагон, далее вагоны с номером 1 и номером 2. Расталкивая встречающих, я пошел быстрым шагом рядом со вторым вагоном, стараясь не отставать и не упускать его из виду, но тотчас же очутился в плотном скопище людей. Я делал отчаянные попытки выбраться из толпы, но меня сжимали все крепче и все дальше оттирали от края платформы. Второй вагон был уже далеко. Я разъярился и, схватив за плечо какого-то пожилого господина с седыми бакенбардами, грубо отпихнул его в сторону. Возмущенный господин вцепился в мой рукав.

— Вы с ума сошли, милостивый государь!

— Идите вы! — огрызнулся я и, вырвав рукав, спрыгнул на рельсы соседнего, свободного, пути. Я бежал по шпалам в сторону вокзала. Полицейские свистели мне вслед. Поезд остановился. Я снова взобрался на платформу и снова стал прорываться к вагону 1 2, из которого уже выходили пассажиры. Над толпой качались зонтики. Дождь усилился. Плечи моего пиджака были уже мокры. Прорваться не удавалось. Ксюшины поклонники стояли стеной. Подпрыгнув, я увидел радостную, разрумянившуюся Ксюшу. Она спускалась по ступеням вагона. Над нею держали сразу три зонта. Еще раз подпрыгнув, я увидел лишь колышущуюся массу черных зонтов. Вскоре мне удалось пробиться к выходу на Гончарную, и я выбрался на площадь. У вокзала в два ряда стояли полицейские, которые с трудом сдерживали натиск встречающих. Показалась Ксения. Она помахала толпе букетом розовых хризантем и, спустившись по ступеням, пропала. Видны были только три зонтика, которые медленно плыли по воздуху. Мокрый Александр Третий невозмутимо наблюдал за происходящим, тяжко, по-мужичьи усевшись на своем першероне и не обращая на дождь никакого внимания. Несколько колясок и автомобилей отъехали от вокзала и направились в сторону Невского. Впереди двигался отлично знакомый мне экипаж с поднятым верхом, влекомый великолепным, тонконогим, длинногривым, длиннохвостым жеребцом гнедой масти. На облучке, столь же величественно, как император, восседал Дмитрий. И так же как повелитель "всея Великия, Белыя и Малыя", он совершенно игнорировал дождь.

Вода уже хлюпает в моих ботинках. Прячусь в подворотню. Дождь понемножку унимается. Когда я покидаю свое убежише, бронзового монарха уже нет. К вокзалу подкатывают такси. По площади, отражаясь в мокром асфальте, проезжают троллейбусы.

…Как же я теперь? Что же мне теперь делать-то? Рохля! Тюфяк! Не сумел встретить любимую женщину! Не смог всех распихать, растолкать, расшвырять и первым поднести ей свою розу! Ксюша, конечно, изумлена, обижена, огорчена, опечалена… Если она мне не позвонит — все погибло!

Клацая зубами от холода, залезаю в подошедший троллейбус. По его стеклам еще течет дождевая вода, а по моей спине вверх и вниз бегают мурашки. В довершение ко всему я начинаю икать. Посмотрела бы на меня сейчас Ксюша! Рассмеялась бы и все мне простила. Или, напротив, сделала бы презрительную гримасу и сказала что-нибудь вроде этого: "Как вы жалки, сударь! Как вы слабы и беспомощны! Как вы смешны! Фи, как вы смешны!" И, с отвращением передернув плечами, она ушла бы навсегда.

Выходя из троллейбуса, я замечаю, что водитель женщина, и бросаю ей на колени свою розу.

— Молодой человек, подождите! — кричит она мне вслед.

Приятно, когда тебя в сорок с лишним лет называют молодым человеком. Молодой человек, не кажется ли вам, что вы совершили самую крупную, самую трагическую оплошность в своей жизни? Такие женщины, как Ксения Владимировна Брянская, подобных выходок не прощают.

— Господи! — вскрикивает мама, увидев меня на пороге. — Весь мокрый до нитки! И зуб на зуб не попадает! Почему ты не берешь с собою зонтик, когда уходишь из дому? Сколько раз я тебе говорила: каждый день бери зонтик! Даже если на улице солнце, даже если на небе ни облачка! Ведь погода может мгновенно перемениться! У нас такой жуткий климат! Где ты шляешься? Тебе только что звонила твоя певица. Спросила, не случилось ли с тобою чего, не болен ли ты, не уехал ли ты куда по срочным делам. Сказала, что ты обещал ее встретить, а не встретил, и она не знает, что ей теперь и думать. Как же ты так? Она ждет, надеется, а ты болтаешься бог знает где, да к тому же под дождем без зонтика и без плаща! У тебя что же, третья завелась? Не хватает тебе двух красавиц? Пора бы остепениться и поумнеть. Экий ты, оказывается, вертопрах!

Я оправдываюсь:

— Да встречал же я ее, встречал! Но там такая собраласъ толпища! К ней никак было не пробиться, никак! Видишь, весь промок, и никакого толку. Едва в полицию к тому же не угодил, то есть в милицию, конечно.

— Ты с кем-то подрался? — пугается матушка.

— Чуть не подрался. И еще бежал по рельсам. Свистели, но, слава богу, не схватили.

— Стыдно! — говорит матушка. — В твои-то годы! Как мальчишка! Да ты и мальчишкой-то был тихим. И вот теперь… Но отчего же так много было встречаюших? Это все были родственники и знакомые?

— Это были поклонники и поклонницы. Ксения очень знаменита, и у нее множество почитателей. Они пронюхали, что она возвращается с гастролей, и собрались, будь они прокляты.

— Странно, — задумчиво произносит матушка.

— Чего же тут странного? — спрашиваю я.

— Странно, что раньше я никогда не слышала о ней. И по радио ее пение не передают, и в телевизоре ее не показывают, и в газетах я про нее ничего не читала.

— Погоди, увидишь ты ее в телевизоре, — успокаиваю я свою мать. Вспомнят о ней непременно. Погоди, уже скоро.

Весь вечер я не нахожу себе места. Весь вечер жду телефонного звонка. Весь вечер слоняюсь по квартире с потерянным и жалким видом. Беру в руки книгу и тут же кладу ее на полку. Пытаюсь что-то писать и сразу же откладываю авторучку в сторону. Включаю транзистор и через минуту его выключаю.

— А почему ты сам ей не позвонишь? — спрашивает мама.

— Ей… нельзя позвонить, — отвечаю уклончиво.

— Отчего же нельзя?

— У нее… дома нет телефона. Она звонит от соседей.

— Вот как? — удивляется мама. — Такая знаменитая, и не может поставить в своей квартире телефон? Очень странно.

До двух часов я не ложусь спать, до четырех — не могу уснуть.

…Может быть, она задержалась в гостях, или у нее самой сидят гости по случаю окончания блистательных гастролей? Неужели и впрямь катастрофа? Она убедилась, что я вполне здоров и никуда не уехал, и разобиделась окончательно, и разозлилась всерьез, и решила отправить меня к чертовой матери, к чертовой бабушке, ко всем чертовым родственникам. Я посмел не встретить ее! Весь город ее встречал, все ее встречали! Все, кроме меня!

Утром просыпаюсь от голоса матушки.

— Да вставай же, наконец! Спишь, будто мертвый! Я даже испугалась. Вставай, тебе звонят!

Вскакиваю, ничего не соображая, еще не проснувшись толком, еще оставаясь наполовину во сне.

— Кто, кто звонит? Который теперь час?

— Она звонит! — шепчет мама. — Уже десять часов! Проспишь свое счастье!

Как всегда, по телефону Ксюшин голос доносится откуда-то с другой планеты.

— Так, так, сударь! Спите, стало быть! Бедная, забытая вами женщина теряет рассудок от недоумения, тревоги, обиды, растерянности, негодования и прочих неприятнейших чувств, а вы упиваетесь сновидениями и ухом не ведете? Вчера вечером вы, натурально, позабыв о моем приезде, решили немножко кутнуть и веселились от души всю ночь напролет? Домой воротились под утро и до сих пор преспокойненько спите сладчайшим сном праведника! А обманутая вами жертва всю ночь не спала, все думала, что ей по этому поводу думать, все гадала, как понимать ей ваше удивительное поведение, все размышляла, чем ей ответить на ваше коварство!