Зеленые берега

Что-то мягкое тычется сзади мне в ногу. Оборачиваюсь — кошка. Смотрит мне в глаза, подняв голову. Смотрит мне в глаза своими желтыми, светящимися изнутри, таинственными глазами. Эта кошка ничья, лестничная. Но все ее кормят, она не голодает. Это общая, коммунальная кошка. Ее зовут Катя. Она ласковая. Она мне нравится. Можно было бы взять ее к себе. Но матушка говорит: "Ни за что!" Она любит кошек. Она жалеет всех бездомных кошек и кормит их. Однако у нас траур. Уже минуло два года, как погиб наш любимец — кот Гарпагон, но у нас все еще траур. Гарпагон был красавец и умница. Он помогал мне работать. Вспрыгнет на стол и уляжется на рукопись. Прогонишь его — он снова вспрыгнет и снова уляжется. Дело доходило до драки. Гарпагон хорошо дрался. Теперь его нет. Он в кошачьем раю. О других кошках мама и слышать не желает.

— Ну что тебе, Катя? Захотелось пообщаться?

Шарю в кармане, ищу ключ. Вставляю ключ в замочную скважину. Переступаю порог. Поворачиваю выключатель. Ставлю на пол портфель. Снимаю пальто.

Матушки дома нет. У телефона еще одна записка.

Вхожу в комнату, сажусь в кресло и вытягиваю ноги. Будто устал. Но с чего бы? Ведь на даче ничего не делал. Только чай пил. Да кормил птиц, да глядел на огонь в печи, да размышлял о чем-то далеком от суетности будничного сушествования.

Закрываю глаза. Сижу. Звонит телефон. Подходить к нему неохота. Наверное, это Настя. Едва ввалился в квартиру — уже звонит. Вечно она звонит, когда не надо! А когда, собственно, надо? Ничего, еще позвонит. Подходить неохота.

Сижу, вытянув ноги и закрыв глаза. В теле какая-то истома. А в душе все как-то сдвинулось и слегка покосилось. Почему? Что произошло?

Ехал в электричке. Был закат. Летела ворона. Рыбак дремал пьяненький. Тетка сидела закутанная. Девица читала книжку с большим интересом. Любопытно, какая была книжка? А электричка двигалась медленно… электричка ехала совсем тихо… электричка еле ползла… Ах, да! Этот женский затылок! Эта соболья шапочка! Этот соболий воротник! Это странное появление и исчезновение!

И что же? Затылок как затылок. Шапочка как шапочка. Соболь как соболь. Исчезновению же нетрудно подыскать причину. Например… Или же все это мне просто показалось, просто померещилось. Правда, раньше мне никогда ничего такого не казалось, никогда ничего подобного не мерещилось. Но тут… Закат был слишком мрачен. От рыбака сильно несло бормотухой. И к тому же ворона и огни вечернего города… А что, если отныне мне всегда будет что-то мерещиться? Это нехорошо. Надо сбегать к психиатру. Надо посоветоваться. Надо поглотать каких- нибудь таблеток, каких-нибудь порошков. И не надо раскисать, не надо распускаться, не надо давать волю воображению. Его следует сдерживать, осаживать. С ним лучше быть построже.

Опять телефонный звонок. Подымаюсь, выхожу в прихожую, снимаю трубку. Настин голос.

— Приехал?

— Как видишь.

— Я тебя не вижу.

— Ну, стало быть, как слышишь.

— Хорошо на даче?

— На даче отлично! На даче бесподобно! На даче восхитительно! Божественно на даче!

— На лыжах ходил?

— Нет. Ты же знаешь, что я не лыжник.

— Так что же ты делал?

— Стихи писал.

— И много написал?

— Одно стихотворение.

— Дурака, значит, валял. Грелся у печки, птичек кормил, слушал свою любимую тишину.

— Дурака не валял, обошелся без него. Но у печки действительно грелся, и птичек действительно кормил, и, конечно, слушал тишину, и создал целое стихотворение, довольно длинное притом.

— И хорошее оно получилось?

— Нет, плохое.

— Не может быть! Раньше ты не умел писать плохие стихи!

— А теперь научился. Потому что труднее стало писать. Потому что после сорока вообще хуже пишется. Потому что после сорока пора переходить на прозу.

— Так чего же не переходишь?

— Боязно как-то.

— Какой ты, оказывается, трусишка! Тогда бросай это дело! Я тебя умоляю!

— Жалко. Много лет пишу. Привык писать.

— Тогда не трусь. Тогда расхрабрись и напиши роман.

— О чем?

— О нашей бесконечной, бесперспективной, нудной любви. Длинный, красивый и скучный роман в духе Золя или Голсуорси.

Настя любит говорить по телефону. Она словоохотлива и неистощима в бессмысленной болтовне. Но для женщины это не такой уж страшный порок. Хорошенькой женщине это даже к лицу. Хорошенькую женщину это даже украшает. Мне нравится Настина болтовня. Я от нее не устаю. Она мне не надоедает. Временами она доставляет мне истинное наслаждение. Порою я совсем отключаюсь и, уже не понимая смысла Настиных слов, слушаю ее голос как музыку, как щебет птицы. А Настя все лепечет, все поет, все заливается канарейкой, все не умолкает.

Я люблю Настю. Я давно люблю Настасью. Я очень люблю эту болтушку. Я к ней привязался. Она мне необходима. И я ей тоже необходим. Мы необходимы друг другу. Правда, у нее есть сын… Но он хороший мальчик, и мы с ним дружим. Настя немножко суматошная и частенько говорит громче, чем требуется. При этом она жестикулирует так энергично, что к ней опасно подходить. Но в этом тоже есть своя прелесть. Мне всегда не хватало энергии и эмоциональности. Настины избытки восполняют мои недостатки. Вдвоем мы обретаем гармонию — всего у нас в меру. И нам не скучно вдвоем, ничуть не скучно. Признаться, иногда мы ссоримся. И тогда на неделю или на две наше общение прерывается. Она мне не звонит, и я ей — тоже. Но и это по-своему хорошо. После ссоры мы погружаемся в чистую, прозрачную, наполненную озоном атмосферу, в которой чудесно дышится. Да, Настя — чудо! Я обожаю Настю! Она понимает и ценит меня. Да, да, я в этом уверен! Она по-настоящему ценит меня! Она — та женщина, которую я искал. Из-за этих долгих поисков я и не женился до сих пор. Но теперь-то уж я женюсь непременно. Настя будет мне верна. Настя не предаст. С Настей у меня не будет никаких забот. Правда, она слишком любит шампанское и шоколад. Правда, она привыкла через год менять свое «тряпье». Но и это не беда. Красивая женщина должна быть красиво одета. Настя говорит мне: "Ты гений!" И в ту минуту, когда она произносит эти два слова, я ей верю. Целую минуту я верю в свою гениальность! А если сложить все эти минуты (Настя ведь не устает твердить, что я гений), то за год получится часа два, а то и три. Три часа избранничества! Три часа богоподобия! Три часа несказанного величия! Какая женщина еще способна преподнести мне такой подарок! Даже если Настя умышленно преувеличивает, даже если она мне льстит, даже если она неискренна… Нет, нет, в ее искренности я не сомневаюсь!

Признаться, я эстет — питаю слабость к женской красоте. Некоторые предпочитают женскую доброту, женский ум, женскую порядочность. Это их дело. Я знаток и ценитель женской красоты. Быть может, не самый утонченный и не самый эрудированный, но серьезный. Между прочим, не так-то просто быть специалистом в этой области. Обилие женщин порождает обилие женского совершенства и невероятнейшее разнообразие его оттенков. В этом материале легко запутаться. В этом океане женского очарования нетрудно утонуть.

Есть женщины милые, есть обаятельные, есть симпатичные, есть эффектные. Но все это не то. Красота предполагает изначальную убедительность и законченность форм. Она абсолютна, трансцендентна. Она не зависит от вкусов того, кто ее воспринимает. Ее истоки в гармонии мира, в преисполненных неразгаданного значения, но несомненно лучших, удачнейших сочетаниях величин, масс, линий, объемов, выпуклостей, впадин, изгибов, изломов и цветов. Целуя прекрасную женщину, вы прикасаетесь к сокровенности мироздания, к смыслу всего сущего. Но, разумеется, еще никому из смертных не дано было достичь абсолюта. Зоркие и неусыпные стражи оберегают то, что не имеет цены. И потому даже красивейшие из женщин чуть-чуть некрасивы, чуть-чуть несовершенны. Это и порождает многообразие, это и создает бесчисленные нюансы женского великолепия.

Давно уже замечено, что полнейшая безукоризненность навевает скуку и вызывает некоторое недоумение и даже некоторое разочарование и раздраженный вопрос: ну и что? Но зато какой восторг вызывает у нас приближение к идеалу, посещение пограничной зоны, где совершенство еще слегка испорчено несовершенством!