Страница 4 из 15
VII
Вот где бессмертье мгновенное наше миг пробиваемый вглубь - в позвоночник времён, тьма обернулась - голою - шасть из рубашек в искрах бенгальских на икрах под резким ребром. Резвые мы и нарезаны зверски ломтями, жри нас бессмертье, за груди кусай, за мослы, мы растолкаем друг дружку, подвздошьем, локтями, мы не в такие ещё заплетёмся узлы. Вещая буква ночей, осьмилапый ероглиф сопящий, кто прочитает замятое, потное это письмо, а запечатает, - бросит в голубенький ящик, чудная вещь... оно адрес поставит само...
VIII
Тот кто нас надышал на стекло мировое, на туманный налет, а потом прочертил наше ранимое тело живое, далеко отошел, да и нас погулять отпустил. Всюду чудится глаз Его, мнится слух Его напряженный, даже когда неподвижно лежим, вроде спутанных змей, жжётся Он... что ж, зализывай край обожжённый, как дитя неразумное, от костра отойти не сумев. И чем дольше живем, тем становится зрение четче, будто вышел из пламени через редеющий дым, проясняются улицы, ночи, шумящие светлые рощи, может быть, наконец, мы лицо Его в них разглядим.
романс
Ты ли мне снилась, другая ли, тоже как ты сероглазая, губы и лоб белый таяли, плечи как шарфики газовые ветру в забаву прозрачную вверх улетали, бессильные... вот вы уж в небе растрачены птицами, воздухом, зимами.
Также и я в эфемерное нечто из глаз ваших вылился, в столь безобразно неверное, что не удержат усилия памяти вашей недевичьей, был - исчезаю и падаю, вкось отлетаю от плечиков ваших - клочечками, падалью.
Сон на такие материи неочевидные тратится, вроде воздушного терема, где все давно пораскрадено, только остался мучительносиний, с ресницами черными, взгляд, в нем читаешь "...ищи тебя в несуществующем городе..."
* * *
Деревья стволами запомнили ветер, куда наклонял их. Я тоже запомнил при пасмурном свете, в красках линялых
холодного утра под тающим снегом, как будто в России, где жизнь перемешана с сереньким небом, что мы износили.
Не трогает это пространство чужое, слова на английском. Тем более Чехова кислый крыжовник, и прочие сфинксы.
Такая свобода теперь, хоть залейся свободой по брови. Сменилось на новое в клетках железо, в шариках крови.
Другой человек, да и небо другое, к нему притерпеться: смотреть как встает над Гудзоном дугою ничейное сердце...
верлибр
Дорогая, мы живем в пустующей гостинице. Война кончилась. По улицам города ходят оборванные солдаты. Что это за армия была - не припомню. За что воевали неизвестно. Очевидно одно: все кончилось всеобщим поражением.
Кому повезло - слоняются в поисках спиртного и сигарет, гоняются за девками, ходят на рынок менять патроны на масло и рыбу.
Кому не повезло - стали калеками, но их нигде не видно, то ли они сами слиняли, то ли их куда-то свезли, с глаз подальше, в приют?
По радио постоянно поют дурацкие песенки или шутят комедийные актеры. Маршей не слышно. Последние известия совершенно никакие, как погода.
Комнаты тут маленькие, на двоих, большинство - пустует. В каждом номере - неработающий холодильник, 5-6 железных кроватей. Стекла во всех окнах выбиты, но мы совершенно не мерзнем. Из гостиницы почему-то не выпускают. На входе вооруженный часовой и три скучных офицера с пистолетами. Когда их спрашивают, - Сколько еще тут продержат? Отвечают: - До приказа, или, - Расходитесь по своим комнатам, или (ещё интереснее): - До среды...
И когда не проснешься - за окном розовый закат и неизвестный день недели.
на смерть музыканта
Памяти С. К.
Восславим умершего музыканта, откроем крышку фортепьяно, - Ну, здравствуй, как ты там скучаешь... Тут без тебя горят гирлянды, у Дед Морозов рожи пьяных... ...не ты ли веточку качаешь еловую, с хрустальным шаром, тем самым обнаружив смутно свое присутстствие на свете, не этом - том, что в общем тоже имеет отношенье к чарам, как музыка... а это чудно, и потрясает нас до дрожи. Что, каково там в молоточках с подушечками? всюду струны, колки и прочие шпынёчки, почти как город та же точность расчёта, как в архитектурных ансамблях или нотных точках.
Не странно ли: из Петербурга переселиться в мглу рояля и в лакированном ковчеге, найти пристанище? Разлука жмет в обе ноги на педали, через - ни звука...
vox humanus
(фуга)
Д. Б.
I
Стихосложенья тихая забава мне затмевала адский шум котлов и ламентации по телефону. Я как бутыль незрелого вина накапливал свой градус по подвалам, а в пыльном воздухе цвела отрава, и беззаконных радостей моих тянулась равномерно череда. Я день за днём мечтал о разрушеньи всего, что видел помрачённым зреньем, и думал: сам я непременно уцелею, как ценность некая, вне пререканий, ведь как меня мой бережет Господь ...................................................... мне голову всего три раза стригли "под ноль" машинкой, посадить могли, не посадили, ни рук я не ломал, ни ног, почти что угадал, когда родиться, что если б раньше? лет на двадцать-тридцать? ищи-свищи меня теперь. На что, скажите, жаловаться мне, когда по жилам кровь течет пророков, Вот рифмы, как прелестные девчонки, у топчанов толпятся колченогих, и дома у меня их толчея как подманю одну - бежит другая с нею, а я смеюсь, целуя их в глаза...
II
Уж как я помнится в Москву стремился. Вот я - москвич! Я человек иной породы! Высшей... Всё мне легко. Легко как говорю, ступаю по столичным тротуарам, торю свой путь высокий по брусчатке, "на Красной площади всего круглей земля", и я по ней в бессмертье закругляюсь!
Мечта же о Москве пришла давно: мой добрый дядя Изя привозил "соломку" из Москвы - печенье: колчан картонный, золотые стрелы, да нет, скорей лучины золотые, что вечер освещали мне блаженством тающим, хрустящим, сладковатым. И я, наверное, уж года в три, любил Москву, готов был переехать, и там питаться исключительно "соломкой", а так же ею прикармливать собак и птичек разных, голубей включая...
Вот я в Москве... никто и не поймет что я нездешний, что я беззаконный; я вижу все, другие что не видят и населенным воздухом дышу: в нем тени Мандельштама, Пастернака, я с ними небо общее делю...
А вот и я! Глядите! Не узнали? Тем хуже вам... б-а-льшие ду-ра-ки...
Я на Савеловском вокзале облюбовал широкий подоконник и сплю на нем до первых мусорыг, и вижу сны, в которых покоряю Москву, разбрасывая с белого коня в толпу орущую, пачугами, "соломку"...