Из-за редьки

4

Но не думайте, что это превращение далось ей легко и просто. Много сил и трудов пришлось потратить Жаку, чтобы она стала не просто Натальей, а именно той Натальей, какая приличествует дому Пфеферкранца. С тяжелым сердцем расставалась она с париком, прикрывавшим лоб, с женским молитвенником, с субботними свечами и со многим, многим другим, что с детства в глазах набожной Ентл было свято и непреложно. Очень трудно было ей ломать свои привычки, обычаи и перевоплощаться из скромной еврейской девушки в богатую светскую даму. Но горше всего обстояло дело с языком. Ох, какая это была пытка! Жак твердил, что ее простонародная речь омерзительна, вызывает отвращение и вообще ему непонятна.

– Говори по-немецки или по-русски! - кричал Жак, хотя не знал ни того, ни другого. - На одном из этих человеческих языков, а не на шепелявом языке извозчиков, базарных торговок и всякой голь-шмоли!

Могу сообщить вам по секрету, дорогие читатели, что было время, когда Жак (тогда он еще был Яковом и служил приказчиком) бегло говаривал на чистом еврейском языке, читал и писал на нем, как самый простой смертный. Однако с тех пор, как Яков превратился в Жака, он повернулся спиной к родному языку, возненавидел его, стал бегать от него, как от черта... Он утверждал, что начисто позабыл его, и пришлось Наталье учиться говорить, как учатся говорить грудные дети. Ну, а как вы думаете, легко в двадцать лет ломать свой язык? Но если Жак приказал, кто может ему перечить? Все всегда было так, как хотелось Жаку.

Он обучал ее и многим другим очень полезным вещам: бpeнчать на фортепьяно, важно, с независимым видом расхаживать по улицам, непринужденно сидеть в театре, вести легкий светский разговор, и все это ради ее красоты. Он дрессировал ее, как опытный наездник своего коня.

Особенно трудно было учиться играть на фортепьяно. Это занятие было для Натальи хуже смерти, три года подряд в дом приходил учитель музыки, и она зубрила гаммы, этюды, упражнения и прочую музыкальную премудрость. Но удивительное дело! - когда за фортепьяно садился учитель, инструмент издавал приятные звуки, лились мелодии, ласкали слух аккорды. В присутствии учителя и ей удавалось с грехом пополам извлекать из фортепьяно музыкальные звуки. Но стоило ей остаться одной, как инструмент начинал вопить диким голосом - хоть удирай или затыкай уши. Казалось, что одновременно мяукают сто кошек... Три года без устали - и без какого-либо результата! - прилежно, изо дня в день ломала Наталья свои пальцы за фортепьяно. Господин Жак, человек не первой молодости, был своеволен вспыльчив, упрям, как бык, и к своей супруге относился не слишком почтительно. Наталья все терпеливо сносила. Ведь господин Жак был ее хозяином. Он уплатил за нее сполна, дал хорошую цену. Она была для него красивой, дорогой и приятной вещью.

Но Ентл не принадлежала к той породе женщин, у которых глаза на мокром месте. Она была не из категории "несчастных жен", которые жалуются на судьбу и видят в жизни лишь ее темные стороны. Напротив, по натуре Ентл была очень веселой, любила жизнь с ее земными радостями: с удовольствием примеряла новые дорогие платья, любовалась новым подаренным ей браслетом, охотно ходила в театр и ездила на воды во Франценбад (у нее не было детей, а эти воды, говорят, делают чудеса...)

Развлекаясь, Ентл забывала о своих горестях и обидах, о том, что она несчастна - она была несчастна и счастлива одновременно! А когда ей надоедали новые платья, дорогие украшения, ложа в театре, франценбадские отели, она уединялась в своей комнате плотно закрывала дверь и вынимала из укромного местечка старый молитвенник. Шепотом произносила она знакомые с детства слова: благословляла вновь народившийся на небе месяц, читала псалмы.. Но стоило ей услышать шаги, как она, испуганная, с бьющимся от страха сердцем, прятала в тайник заветную книгу, и снова из Ентл превращалась в Наталью.

5

Неисчислимы высота небес, глубины земли и страдания этой богатой и счастливой дамы. В последнее время ее неотступно терзали мысли о бедных родителях, оставшихся в Мазеповке. С тех пор, как Ентл превратилась в Наталью, она ни разу не видела их. Ей так хотелось побыть с ними хотя бы несколько дней! Очень хотелось побывать и в родном местечке, где она родилась и выросла. Но эти свои желания Наталья прятала глубоко в сердце, не осмеливаясь даже заикнуться о них. Если бы Жак только узнал, о чем она думает, он бы так высмеял ее, как только он один умел. Приходилось ограничиваться письмами "любимому папочке и дорогой мамочке". Письма казались веселыми, но писала она их с чувством горечи и щемящей тоски.

Так и жила счастливая и богатая Наталья, глотая одну за другой горькие пилюли. Золотая чаша ее счастливой, беззаботной жизни была наполнена ими до краев. И ни одна живая душя на свете не знала, что эта красивая, изнеженная женщина, баловень счастья, часто роняет в укромном уголке горючую слезу. Как удивились бы Жак, Мириам, кухарка, кучер, все знакомые, если бы узнали об этом! Они не только удивились бы - они бы ничего не поняли.

Дожидаясь завтрака, Наталья вспоминала невозвратимые дни юности, когда она с подругами по субботам выходила гулять на Главную улицу Мазеповки. Вспоминала, как была тогда причесана и во что была одета. Женщины и девушки смотрели на нее с завистью, а юноши (какие среди них были хорошие парни!), проходя мимо Ентл, краснели, смущались, опускали глаза. И она чувствовала, как краска заливает ее щеки: ведь Ентл была скромной, стыдливой и добродетельной девушкой, дочерью кантора реб Эле! Так они гуляли, парни и девушки порознь, каждый раз встречаясь почти на одном и том же месте и украдкой разглядывая друг друга... Гуляли долго, пока не темнело и на небе не показывались звезды. Пора было расходиться по домам... Но подруги не отпускали ее: "Ентеле, дорогая, милая, хорошая!Пройдемся еще немного! Еще один разок - туда и обратно!"

Когда она приходила домой, отец уже заканчивал проводы субботы, а мать спрашивала:

"Что с тобой, доченька? Почему так разрумянилась? У тебя прямо так и пылают щеки..."

А сейчас?.. Сейчас, когда нахлынули воспоминания, Ентл-Наталья не знает, не понимает самой себя: надо ли ей стыдиться той Ентл, какой она была раньше, или той Натальи, какой она стала теперь? Она не знает, что правильно и хорошо: ее прошлое или настоящее? Когда она была умной и когда была глупой - тогда или сейчас? Одно только она знает твердо: Жак решительно против прежней Ентл. Все, что она любит, Жак ненавидит. Уж сами эти мысли в глазах Жака - вздор и чепуха.

Погрузившись в воспоминания, Наталья не заметила, как вошла Мириам.

– Завтрак подан, госпожа, редька на столе - с лучком и солью.

– Редька! Редька! - весело воскликнула Наталья и привстала. - А я уж почти и забыла о ней. Если бы ты не напомнила, я бы совсем забыла...

Внезапно зазвенел колокольчик.

– Открой, Мириам. Скорей, это, верно, почтальон!

Дверь открылась, и в парадную вошел... Жак.