Красные и белые

19

КОМАНДАРМ-ДВА — АЗИНУ

«С получением приказа и всего, указанного в нем, в совместном действии со 2-й группой тов. Мильке конными и пешими силами развивать наступление на Казань…»

— Странная телеграмма. — Азин перебросил серую ленту Северихину. Или я дурак, или командарм! Если мы стали первой группой войск, где находится вторая? Наступайте, наступайте, не дав опомниться врагу! Да мы белочехов еще и не видели. Развивайте наступление совместно с товарищем Мильке, а Мильке — личность пока мифическая. Да ты что, в рот воды набрал? — накинулся он на Северихина.

Северихин уминал в фарфоровой трубочке махорочный лист. Не спеша раскурил трубку, не спеша задымил.

— Не люблю обсуждать неясные вещи. Телеграмма прислана с пристани Соколки на Каме, а Соколки от Вятских Полян в ста верстах. Значит, не сегодня-завтра загадочный Мильке появится, а за ним и командарм.

— Кому нужен командарм без армии? — Азин остановился перед Северихиным, поправил кавказский с серебряными насечками ремешок.

— Ты хоть папаху сними, жарынь! — посоветовал Северихин.

— Я спрашиваю — можно ли слушаться командарма, потерявшего право командовать?

— Командарм назначен Высшим военным советом. Ты обязан подчиняться ему.

— Да ведь никаких приказов нет.

— Есть телеграмма о высылке приказа.

— Я не желаю ждать.

— Торопливость хороша при ловле блох, Азин. Тебе никто не позволит самовольничать…

— Ну, знаешь ли! Не ожидал!

— Я хочу с тобой по душам покалякать, — Северихин подправил усы мундштуком трубки. — Что-то, Азин, ты перестаешь мне нравиться. Неожиданная власть ударила тебе в башку — еще ничего не совершив, ты уже воображаешь себя наполеончиком. Бонапарт волостного масштаба!

— Наполеончик? Волостной Бонапарт? Врешь!

— Ты ведешь себя будто анархист.

— Я борюсь с анархистами. Я собственной рукой расстреляю мародера или труса…

— Расстрелять человека — дело нехитрое.

— Трусов щадить? С мародерами цацкаться? Дезертиров гладить по головкам? Я действую именем Революции против ее врагов. Не ожидал от тебя, не ожидал! — Азин сорвал с головы папаху, швырнул в угол, выскочил на крыльцо.

Из сумерек проступали серые пятна берез, река была тусклой и скучной. Грязно дымили пароходы. Всюду виднелись людские толпы — разношерстные, разномастные, расхристанные. Слышалась похабная ругань, бабий визг, жирные шепоты.

Азин постепенно успокоился. Стычка с Северихиным показалась досадным недоразумением. С низовьев донесся характерный шум пароходных колес. По дробным звукам, гулко отлетавшим от воды, Азин догадался — идет несколько пароходов.

В полночь выяснилось: к Вятским Полянам подходит вторая группа войск Мильке. С Мильке прибыл и назначенный начальником штаба при группе Азина бывший штабс-капитан Шпагин. Мильке со скучной серьезностью изложил Азину приказ командарма-2:

— Надлежит совместными усилиями двух групп начать наступление на Казань. Под прикрытием тяжелой и легкой артиллерии надлежит занять село Высокую Гору, что вблизи Казани. Выбив из села противника и укрепив позиции, надлежит дать передохнуть войскам. Надлежит также выделить сильную разведку для выяснения сил противника. После всего этого нам надлежит…

— В штабе армии не знают, что на путях от Вятских Полян до Казани есть городишко Арск. По моим сведениям, его вот-вот займут белые. Я не хочу доставить им этого удовольствия, — сказал Азин, оборвав скучную речь Мильке. Ему не понравился вялый, придавленный вид командира второй группы войск.

Азин занял городок Арск и железнодорожную станцию. На вокзале его почтительно встретил обрюзглый человек с толстыми бараньими губами.

— Воробьев, начальник станции, — отрекомендовался он. — Эшелонам дальше пути нет, за Арском железнодорожное полотно разобрано. А в Высокой Горе белые.

— Советы в городе здравствуют? — спросил Азин.

— Попрятались, да так, что с собаками не сыщешь, — с легким презрением ответил Воробьев.

Азин не обратил внимания на презрительный тон Воробьева, его отвлек Северихин.

— Неподалеку от Арска, в селе Зеленый Рой, бунтуют кулаки. Комбедчики к нам за помощью человека прислали, — сообщил Северихин.

Над большим цветущим селом носился пепел, пахло гарью, у ворот усадьбы помещицы Долгушиной чернели виселицы. Тела повешенных уже были сняты — семь обезображенных, вымазанных дегтем, осыпанных перьями трупов лежали у каменной ограды.

— Бандиты скрылись? — спросил Азин, подходя к толпе мужиков.

Мужики зашумели, заговорили, перебивая друг друга:

— Кое-ково успели перехватить…

— Маркела-мельника взяли, братьев Быковых повязали.

— Ишо Афанасия Скрябина, он хотя и в сторонке был, задержали…

— Афанаску-то зря засупонили. Мужик смирной, комбедчиков не касался.

— Верховодили всем братья Быковы. С них и заглавный спрос.

— Где арестованные? — остановил мужиков Азин.

— В барском доме заперты. Андрюшка Шурмин с левольвертом стоит.

Азин зашагал по песчаной аллее к барскому дому, — мертвые лица комбедчиков словно следовали за ним.

Азин остановился на ступенях, между колоннами, приказал Стену:

— Приведи арестованных. Я сам стану допрашивать. — Открыл парадную дверь, очутился в большом зале.

Сквозь синие портьеры пробивался рассеянный солнечный свет. Мраморные статуи были теплыми и розовыми, японские вазы казались странными тропическими цветами, на дубовом паркете слоилась пушистая пыль, позолоченные рамы затянула паутина.

Азина провожала темная цепь портретов. В глазах зарябило от кружевных воротников, расшитых мундиров, платьев, каштановых, черных, рыжих париков. Строгие, надменные, осуждающие физиономии. Вкрадчивые усмешки. Лакированные глаза. Упрямые рты. Гусарские усы. Давным-давно истлели кости этих людей, но портреты отбрасывали на Азина свои неподвижные тени.

Под портретами были развешаны дуэльные пистолеты, кавказские кинжалы, старинные пищали. На одной из пищалей церковнославянская надпись горделиво напоминала: «С оной боярин Никита Долгушин ходил с государем всея Руси Иваном Васильевичем Грозным в казанский поход. Знай, потомок, сие и помни о сем».

Азин хлопал дверями гостиных, спален, кабинетов; с потолков осыпалась известковая пыль, в углах лежала коричневая труха, красное дерево мебели пучилось от сырости.

Азин проходил через этот ненавистный ему мир вещей, предметов, произведений искусства и все же волновался. Бронзовые амуры целились в него из маленьких луков, в длинных, красного и черного дерева футлярах угрожающе хрипели часы, люстры сердито переливали хрустальные подвески. Рыцарь в заржавленных латах перекрывал шпагой дорогу.

В Азине снова боролись два цвета времени: красное с пронзительной резкостью отделялось от белого и требовало возмездия. Все, что принадлежало белому цвету, вызывало яростное желание ломать и бить. Ему хотелось стрелять в лакированные глаза и напудренные парики, сшибать с постаментов алые и синие вазы, опрокидывать ломберные, в перламутре и позолоте, столы.

Азин распахнул дверь еще одного кабинета: за письменным столом сидел Стен, в углу кучились арестованные. Около них стоял Шурмин, сжимая в руке потный «бульдог»; тут же на кожаном диване валялась разорванная гармошка.

Азин сел рядом со Стеном, поставил на стол локти, уперся ладонями в подбородок. Обвел темными глазами арестованных: рыжие братья Быковы, безбровый и безбородый, с изрытой оспинками физиономией Маркел-мельник. Узнал долговязого Афанасия Скрябина, которого он выпорол в Вятских Полянах. Задержал взгляд на разодранных алых мехах гармошки.

— Почему гармонь? Для чего она здесь? — Собственный голос казался Азину неприятным и черным.

— Когда эти подлецы петли на комбедчиков накидывали, — показал Шурмин на братьев Быковых, — Маркел-то на гармошке «Вы жертвою пали в борьбе роковой» играл. Может, откажешься, сука? — подсунулся Шурмин к мельнику, перекладывая револьвер из правой ладони в левую.