Красные и белые

Игнатий Парфенович присел на скамейку, вздыхая от неустройства своей скитальческой жизни. После боя на Маныче, тяжело раненного, его отправили в полевой госпиталь. Когда он вышел из госпиталя, азинская дивизия уже сражалась на Кавказе. Лутошкина демобилизовали, он решил вернуться в вятские края для тихой жизни, еще не понимая, что окончилась созерцательная жизнь всяких отшельников на Руси.

Подошел поезд особого назначения. В тамбурах маячили часовые, видно было, что поезд охраняется с особой тщательностью. Из трех пассажирских вагонов выпрыгивали красноармейцы.

— Эй, старик! Кинь сухариков! — попросил Лутошкина белобрысый боец.

Игнатий Парфенович повернулся на голос, боец пристукнул башмаками и вдруг обнял его.

— Нашелся, Андрюша, нашелся! — всхлипнул Игнатий Парфенович.

Не думали они, не гадали, что сведет их судьба снова на дорогах странствий. Паровоз дал свисток отправления, Шурмин схватил за рукав Игнатия Парфеновича, потащил к вагону.

— Айда, садись. Я же начальник золотого эшелона.

В вагоне Игнатий Парфенович столкнулся с Саблиным.

— Ха, старый знакомый! Ты, горбун, живуч, как репейник. Ну, здравствуй, ну, и рад, что дожил до мирных времен.

— У вас, Давид, вид цветущий. Очень уж я люблю жизнерадостных людей, это, вероятно, по закону контраста, — пошутил Игнатий Парфенович.

Поезд тронулся с места, набрал скорость, а они сидели в купе и говорили-говорили длинными, путаными отступлениями, вспоминая без конца, удивляясь своим воспоминаниям.

— Ты знаешь, как погиб Азин? — спросил Шурмин.

— Никто не знает, как он погиб, но я слышал разные рассказы о его трагической смерти. «Азина расстреляли в станице Ергалыкской», — говорят одни. «Его возили в железной клетке по улицам Екатеринодара, и надпись предупреждала: «Осторожно! Красный зверь Азин». Потом забили его камнями», — утверждают другие. Третьи, выдавая себя за очевидцев, клянутся, что на заимке под Тихорецкой казаки разорвали Азина лошадьми. Четвертые свидетельствуют — Азина повесили на базарной площади в самой Тихорецкой. В четырех этих смертях я вижу бессмертие Азина…

Игнатий Парфенович замолчал, и все трое посмотрели на блестящие от лунного света речушки и озерца, мелькавшие за вагонным окном.

— Куда ты все-таки, Парфеныч, едешь? Что думаешь делать? допытывался Саблин.

— Поедем с нами в Казань, — предложил Шурмин. — Сдадим золото и начнем новую жизнь.

— Мне осталось доживать свой век, размышляя о боге, революции и человеке. Давно ли я мучился вопросом — кто нужнее России? Красные? Белые? Революция теперь решила этот вопрос. Революция открыла новый путь России, но что ожидает на этом пути Россию?

1966 — 1973

Москва — с. Сугоново на Тарусе

НА ТРОПЕ МОЕГО ГЕРОЯ

(Вместо послесловия)

Сразу же после «Барельефа на скале» я задумал роман о гражданской войне на Урале и в Сибири; меня волновали забытые имена Тухачевского, Уборевича, Азина, неповторимый образ Михаила Фрунзе. Я решил совершить путешествие по историческим местам революционных боев.

Ранним сентябрем шестьдесят пятого года я отправился по следам Владимира Азина.

Поезд нес меня сквозь паутину бабьего лета и струящийся листопад к берегам родной Вятки. По дороге познакомился с молодым кибернетиком.

Закинув ногу на ногу, покачивая черной остроносой туфлей, он говорил, иронически усмехаясь:

— Что вас потянуло на Вятку? Исторические памятники? Я что-то не слыхал про них. Чудеса современной техники? Их надо искать в других местах. Необыкновенные пейзажи? Посмотрите в окно — небо, ельник да песок. Нет, я бы не поехал на задворки страны. Что бы я узнал, чему научился бы на Вятке? Искусству лепить из глины примитивные игрушки? Изобретать давно выдуманные деревянные часы? Цокать и окать?

Он был очень симпатичный, мой спутник. Волосы цвета густого пепла сваливались на левое ухо, карие глаза внимательны и сердечны, припухшие губы не могут скрыть под язвительными усмешками доброту. Он влюблен в свою кибернетику и презрительно отзывается о советской литературе. Лирика, по его мнению, в век космических скоростей устарела. Электронные машины сочиняют стихи лучше многих поэтов. Писатель, не умеющий выражаться телеграфным стилем, безнадежен.

— Так что же вас потянуло на Вятку? — снова спросил он, вскидывая пепельную голову.

— Я решил пройти по следам легендарных героев гражданской войны. По их военным тропам…

— А вот это уже смешно! Начало легенды. Продолжение легенды. По следам легенды. Мы ужасно устали от всяких легенд и преданий. Имена героев революции нам известны со школьной скамьи.

— В истории Революции есть и другие имена. Что вы знаете о Владимире Азине?

— А кто он такой?

— Начальник двадцать восьмой стрелковой дивизии. Погиб двадцати четырех лет.

— Мой ровесник. Нет, не слыхал о нем. Нет, ничего не знаю про Азина. Никто про него не рассказывал.

— «Как рассказать Азина? Он — часовые, притаившиеся вдоль железнодорожного полотна, он — душный, жаркий вагон третьего класса, залитый светом сальных свечей, он — в непролазном дыму папирос, в тревожной бессоннице штаба. Он — изорванные карты на липких, чаем и чернилами залитых столах. Он — черный шнур полевого телефона, висящий на мокрых от росы ночных кустах, охраняемый одеревенелыми от холода, сна и боязни уснуть часовыми. Разве такого, как Азин, расскажешь?» Эти слова принадлежат Ларисе Рейснер — участнице освобождения Казани от белочехов. Читали ее книгу?

— Не читал, — признался мой спутник.

— Имя Азина связано с Вяткой и Камой, как дерево с землей. Имя Азина — победителя, белых генералов под Казанью, Ижевском, Сарапулом, освободившего от колчаковцев Екатеринбург, громившего Врангеля под Царицыном — не известно молодым поколениям. Как рассказать Азина? Вопрос, мучивший Ларису Рейснер, сегодня мучает меня. Рассказать о нем по материалам военных архивов? Они холодны как пепел. Рассказать по документам вятского, казанского, свердловского музеев — что прибавят они к облику Азина?

В Кирове прощаюсь со своим спутником, выхожу на привокзальную площадь. Раннеутренний город возникает из пустынных садов и сразу зеленеет воспоминаниями. Город Александра Грина — многострадального поэта-романтика — город и моей юности. Через четверть века я вернулся в родное гнездо и вот волнуюсь: осталось ли то, существует ли это? Мысленно вижу белое облако собора — его видение сопровождало меня всю жизнь. Вот и большая травянистая площадь. Она пуста. Белого каменного облака не существует. Глупая, невежественная сила уничтожила исторический памятник, оборвала одну из связующих с детства нитей.

Иду по городу. Оглядываюсь. Вокруг все не то. Не те улочки, убегающие к реке и оврагам. Они раздались вширь, выросли вверх. Новые бульвары шумят фонтанами, матовые фонари висят, как плоды, в желтой листве тополей. Родной и совершенно неизвестный город.

На стадионе сталкиваюсь с его сторожем — седобородым, но по-детски румяным стариком. Закурили. Присели на скамью. Старик многоговорлив и добродушен и хранит в памяти разные события из жизни города.

— Про Азина, старина, слышал?

— До улицы Азина — рукой подать. А кто таков Азин — не знаю. Герой, должно быть, недаром же его именем улица названа.

Вот и старожил, как и мой юный спутник, не слыхал про героя революции. Задушевный разговор завел.

Как мне рассказать Азина?

Иду к собирателю и хранителю всего ценного, необычного в истории Вятского края. Василий Георгиевич Пленков — вятский краевед — один из тех удивительных людей, которым мы обязаны больше, чем иным музеям. Это они собирают драгоценные исторические материалы, записывают рассказы современников о выдающихся событиях, подвигах, героях. Бессребреники и энтузиасты, они бесшумно делают свое важное дело.