Страница 10 из 162
Чудошвили трусливо попятился, Варейкис и Филя вернулись в здание. Прошло полчаса в напряженном ожидании, дверь приоткрылась, в кабинет вбежал редактор.
— Что нового? — спросил Варейкис.
— Муравьев в гостинице создает Поволжскую республику, распределяет министерские портфели.
— Великолепно! Пусть распределяет портфели. Ступай снова в гостиницу, скажи — мы готовы на определенных условиях поддержать его правительство…
В третьем часу ночи в губкоме стали появляться красноармейцы, рабочие, матросы с речных пристаней.
— Пулеметная рота поддерживает большевиков… Красноармейцы второго бронедивизиона выступают против Муравьева… Железнодорожники спешат на защиту губкома, — докладывали связные.
Зазвенел телефон, Варейкис снял трубку.
— Слушаю… Да, это председатель губкома. Кто это?.. Здравствуйте, товарищ Муравьев!.. Так, так, так! Громче, я плохо слышу… У меня нет иного выбора, как поддержать ваш поход на Москву?.. Вы предлагаете мне портфель министра? Это соблазнительно, но надо подумать… Что вы, я не умею быстро соображать! — Варейкис засмеялся в трубку. — Часы истории отсчитывают свои минуты?.. Все это верно, но речь идет о судьбе революции. Жду…
Варейкис хмуро стоял у телефона, члены губкома сидели вокруг стола. У всех были зеленоватые от усталости лица.
Варейкис направился в зал заседаний — там Филя закрывал газетами стеклянные двери. Председатель губкома заглянул в комнату — латышские стрелки разместились у стен, и у них были зеленые лица.
— А что там? — повел глазами на другую дверь Варейкис.
— А там пулеметы, — ответил Филя.
У подъезда затарахтел автомобиль.
— Приехал. — Варейкис остановился посередине зала. — Ну что ж, не мы заварили эту кашу. Иди, Филя, к пулемету…
В зал заседаний со своими единомышленниками и охраной вошел Муравьев.
— Вы сделали свой выбор? — с ходу спросил он Варейкиса и коротко рассмеялся.
— Пройдемте в кабинет. Мы ожидаем вас…
Главком, глядя на всех и никого не видя, положил правую руку на грудь, вскинул голову. Снова, уже строго, спросил стоящего в дверях Варейкиса:
— Почему не пропускаете мою охрану?
— Фракция левых эсеров может договориться с большевиками без лишних глаз. У нас ведь нет охраны.
Муравьев поправил кобуру маузера, демонстративно вынул из кармана браунинг, сунул за пазуху.
— Итак, мы слушаем, — сказал Варейкис, проходя на председательское место.
— Вам уже известно, что я объявил войну Германии, — начал Муравьев. Я заключил мир с чехами и повернул свои войска на Москву. — Муравьев движением руки обвел эсеров, рассевшихся у стены. — Я не могу больше терпеть, когда большевики продают немцам Россию.
Дверь приоткрылась, Филя делал какие-то знаки Варейкису.
Муравьев оттолкнулся от подоконника, ногой распахнул дверь — перед ним мерцали штыки латышских стрелков.
— Это предательство! — Муравьев выдернул маузер.
Филя прыгнул на главкома, Муравьев отшвырнул его и начал стрелять направо-налево, и злоба, и страх, и бешенство исказили его лицо.
Муравьева обступили со всех сторон. Филя вскинул наган, целясь в лиловый затылок главкома…
ВАРЕЙКИС — ЛЕНИНУ
«В три часа ночи Муравьев пришел на заседание губкома вместе с фракцией левых социал-революционеров и предложил присоединиться к нему. Я объявил, что он арестован. Муравьев начал стрелять. В этой перестрелке Муравьев оказался убитым».
Тухачевский стоял у броневика в расстегнутой гимнастерке, без ремня его отобрал адъютант вместе с наганом. Предрассветная площадь была пустынной, вокзал словно вымер. В тополиной рощице уже брезжило, нежная заря появлялась сквозь листья.
— Еду в Совдеп, разнюхаю, что в городе творится, — решительно сказал шофер бойцам.
— Ты, парень, головы не роняй, — посочувствовал Тухачевскому боец в косоворотке и домотканых штанах.
— Мне кажется, что я во сне, — пробормотал тот.
Прошли еще томительные тридцать минут. Заря захватила весь горизонт, заметались над привокзальной площадью воробьи. Парили росой плетни, булыжники мостовой. Караульные дремали, прижимая к животам винтовки. Тухачевский услышал рычание мотора, и тотчас из-за каменного дома вынырнул броневик.
— В Совдеп скореича! — крикнул шофер. — Большевики Муравьева кокнули. Тебя, парень, ищут. Айда, садись…
Тухачевский не пробежал, он взлетел по ступенькам старинного здания, толкнул дверь в кабинет Варейкиса, его окружили комиссары, командиры.
— Рады видеть тебя здоровым-невредимым, — устало приветствовал Варейкис командарма. — В эту ночь мы победили правдой. Правда — грозный противник для врагов свободы.
— Заговорщики арестованы? — спросил командарм.
— Взяли начальника штаба, командира бронедивизиона…
— Чудошвили арестован?
— Этот успел скрыться.
— Опасного типа упустили. Надо бы сообщить Москве о наших событиях.
— Я уже телеграфировал Ленину о полном провале мятежа в Симбирске…
— Мятеж всегда обречен на провал. Победившие мятежники называются иначе, — сказал Тухачевский.
Все рассмеялись, и общий смех рассеял кошмар трагической ночи.
Измена Муравьева, подобно подземным толчкам, потрясла армии Восточного фронта. Получив сперва провокационные приказы о мире с чехословаками и новой войне с немцами, армии потом узнали о предательстве Муравьева. По воинским частям поползли слухи о новых изменах и предательствах, окружениях и обходах красных войск.
Мятеж Муравьева принес временные успехи белым.
Князь Голицын и полковник Войцеховский захватили Екатеринбург. В Ижевске эсеры свергли власть Советов.
Над республикой нависла смертельная опасность, каждый час промедления становился трагическим.
9
— Приведите арестованного, — приказал тюремному надзирателю ротмистр Долгушин и раскрыл пухлую папку: «Дело о злодейском убийстве его императорского величества государя Николая Александровича».
В большом купеческом особняке было тихо и пустынно: лишь вкрадчиво постукивали настенные часы да пахло нашатырным спиртом. Сизые тени спали на паркетных полах, кружевные гардины купались в солнечном свете, во дворе цвели липы — желтые лепестки сыпались в приоткрытые окна.
Ротмистр дрожащими пальцами перевернул страницу.
«…В ночь с 16 на 17 июля по постановлению президиума областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала расстрелян бывший царь Николай Романов…
Социалистическая революция натолкнулась на отчаянное сопротивление имущих классов. Постепенно это сопротивление перешло — при содействии иностранных империалистов — в открытое контрреволюционное восстание против Советской власти…
В местах, захваченных чехословаками и белогвардейскими бандами в Сибири и на Южном Урале, власть очутилась в руках черносотенных погромщиков, самой чистейшей марки монархистов…
Вокруг Николая все время плелись искусные сети заговоров. При поездке из Тобольска в Екатеринбург был открыт один из них. Другой был раскрыт перед самой казнью Николая. Участники последнего заговора свои надежды на освобождение убийцы рабочих и крестьян из рабоче-крестьянского плена связывали с надеждами на занятие красной столицы Урала чехословацко-белогвардейскими погромщиками…»
Долгушин вышел из-за стола, остановился перед портретом императора. Посмотрел снизу вверх: носки царских сапог пришлись на уровень глаз. Траурные ленты обвивали раму, известковая пыль припорошила лакированную фигуру царя.
— Странны пути человеческие, — прошептал Долгушин. — Давно ли я мчался в Екатеринбург, чтобы помочь государю освободиться из красного плена? Я опоздал! Теперь, по прихоти судьбы, я веду следствие по делу о злодейском убийстве государя. Допрашиваю цареубийц…
Июльское утро было таким зеленым и родниково-прозрачным, что Долгушину не хотелось приступать к допросу. Город пробуждался от тревожных снов. Скрипели ставни, распахивались окна. На улицах появились извозчики, сивобородый поп шагал к кафедральному собору.