Страница 2 из 8
По аллее шли люди, и Панарин замолчал. А я думал, как объяснить мой отказ. Мне хотелось, чтобы Панарин правильно меня понял. Я работаю над совершенствованием эвротронов - логических машин, способных решать изобретательские задачи. Пусть эта работа и не столь значительна, как работа Витовского и Панарина, но она нужна. Если я исчезну (даже мысленно как-то странно произносить эти слова), распадется целый коллектив.
- Целый коллектив? - переспросил Панарин, когда я изложил ему свои соображения. - Ну и что? В вашем коллективе сорок человек. Есть коллектив побольше - три с половиной миллиарда человек. Человечество.
Он искоса посмотрел на меня и вдруг произнес совсем другим, очень спокойным, тоном:
- Ладно. Не хотите - не надо. Но вы, надеюсь, можете поехать к Витовскому и повторить ему свой отказ?
Панарин хитер, он хорошо знает особенность этой проблемы: можно сказать "нет" и еще сто раз "нет" и все равно не перестанешь думать.
Десять лет жизни. "То, что было завоевано". Я хорошо запомнил эти слова. Да, десять лет моей жизни - непрерывная и напряженная битва. Прежде всего битва за знания. Нельзя продвигаться в новой области, не перемалывая двойную и тройную норму информации. Потом битва за право работать над своей темой - ее считали нереальной, полуеретической. Мне говорили: "Машина, которая будет изобретать? Полноте! В принципе это, может быть, осуществимо, не будем спорить с киберпоклонниками. Но практически - нет, невозможно. Во всяком случае, преждевременно". И это были не досужие разговоры. От них зависела возможность получить свой угол в лаборатории. А потом - неудачи. Бесконечная вереница неудач, постепенно выявивших истинную глубину проблемы. Такую глубину, что, может быть, и не решился бы начать, если бы знал... Я не жалуюсь. Научный процесс и состоит в том, чтобы преодолевать косность - свою и чужую. Десять лет настоящей битвы. По Гете: "Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело". Сейчас мне дороги даже былые неудачи и изнурительные споры с теми, кто воспринимал упоминание об эвротронах как личное оскорбление. Десять лет незаметно вместили и те очень долгие годы, в течение которых - сверх всего - пришлось делать кандидатскую диссертацию. Потом чересполосица успехов и неудач, когда сначала почти не было успехов, а потом почти не было неудач. И присуждение - уже без защиты - докторской степени. Наконец, лаборатория, отлично оборудованная лаборатория. Сорок человек, которых я подбирал, учил, в которых поверил и от которых теперь неотделим...
Подъем по лестнице, как бы он ни был утомителен, всегда можно повторить: проделал определенную работу - и поднялся. Десять лет моей жизни - это не просто энное количество работы. Кто поручится, что через год после начала повторного пути я снова смогу в течение двух суток, показавшихся мне тогда одним остановившимся мгновением, найти основные теоремы эвристики?.. Кто поручится, что еще два года спустя, пережидая дождь в неуютном и шумном зале свердловского аэропорта, я нарисую на папиросной коробке схему первого интерференционного эвротрона?..
Если говорить прямо: кто поручится, что, вернувшись на десять лет назад, я снова смогу жить в науке?
Да, не обязательно быть ученым. Не обязательно - если до этого не был ученым. Но скиньте летчику десять лет и скажите: "Не летай!" Скиньте десять лет моряку и скажите: "Не плавай!"
В Сыктывкаре нас ждал вертолет. Мы долго летели над тайгой. Панарин, удобно устроившись в кресле, листал пухлые реферативные журналы. Внезапно вертолет развернулся и пошел на снижение. Солнце ударило в иллюминатор, я отодвинул занавеску - и впервые увидел тундру.
Никогда не думал, что краски здесь могут быть такими звеняще яркими. Над далекой лиловой полосой горизонта в синем вечернем небе висело холодное солнце. А земля была огненно-желтой, и по ней шли волны: поток воздуха от лопастей вертолета сгибал упругие кусты сиверсий и еще каких-то красноватых цветов.
Я никогда не был в тундре. Я вообще почти нигде не был. По меньшей мере половину из этих десяти лет я шагал из угла в угол или сидел за столом. У меня не было ни одного настоящего отпуска. Глупое слово "отпуск". Разве можно "отпустить" себя от своих мыслей?
Тундра поражает необычным ощущением простора. Земля здесь утратила кривизну: где-то очень далеко желтое море сиверсий темнеет и, притушеванное лиловой дымкой, незаметно переходит в серую, потом в синюю и наконец, в ультрамариновую глубину неба.
Я вдруг по-настоящему почувствовал, что такое _десять лет жизни_. Доводы против эксперимента на мгновение натянулись, как до предела напряженные стропы.
Издали клиника "Сапсан" похожа на маяк в море. Только маяк этот синий, как осколок неба, а море оранжевое. Восьмиэтажное цилиндрическое здание со всех сторон окружено нетронутой тундрой. Круглый внутренний двор прикрыт прозрачным куполом. С высоты это напоминает колодец, но двор большой, метров триста в диаметре.
Меня удивила тишина. Даже не сама тишина, а то, что стояло за ней: огромное здание было безлюдно. Мне просто не пришло в голову, что это связано с моим появлением. И еще - черепахи. Десятка два огромных черепах с белыми, нарисованными краской, номерами на панцирях, беззвучно ползали по ситалловым плитам двора.
- Не обращайте внимания, - сказал Панарин. - По воскресеньям бывают гонки на черепахах. Местный национальный обычай.
Я спросил, на какие дистанции устраиваются гонки. ВВ удивленно посмотрел на меня и хмыкнул:
- На разные.
В "Философских тетрадях" Ленина есть тонкое замечание о движении мысли в процессе познания. Человек, говорит Ленин, сначала познает, так сказать, первую сущность проблемы, потом вторую, более глубокую сущность, и так далее. Вероятно, бессмертие - единственная проблема, в которой первая сущность настолько глубока, что до Витовского и Панарина вторая сущность даже не просматривалась.
Человек при ненасытной жажде все понять и во всем разобраться почему-то избегает думать о смерти. Я не биолог и не рискну искать причины. Я просто констатирую: мозг человека активно противодействует попыткам думать о смерти - своей, своих близких, всего земного. Человек (в этом его духовное величие), зная, что он смертен и что смертны все остальные люди, живет так, словно он и все вокруг него бессмертны.