Седьмой Совершенный

— Давай, давай, не останавливайся, — рявкнул надзиратель, увидев, что заключенный замедлил движения, — раз — два, раз — два.

Но вскоре ему надоело командовать. Жар с неба и пыль с земли сделали свое дело. Надзиратель убрался в тень от будки стражника и принялся обмахиваться дощечкой, на которой были записаны имена работающих.

Имран подметал, не поднимая головы и не реагируя на оскорбления, доносящиеся из камер, но среди потока ругани он вдруг услышал свое имя. Не веря своим ушам он скосил глаза, наклонил голову и увидел в сумраке окошка чей-то горящий взор.

— Имран, это я — Ибрахим, рад видеть тебя в добром здравии.

Имран вздрогнул и оглянулся. Надзиратель о чем-то лениво беседовал со стражником, стоящим у ворот.

— Здравствуй, — через силу произнес он, ему было тяжело разговаривать. Чувство вины тяготило его. Тяжесть предательства сковала язык. Как он надеялся избежать этой встречи.

— Где ты сидишь? — спросил Ибрахим.

— Там, — неопределенно повел головой Имран.

— А меня, видишь, под землю запрятали. Тебя допрашивали?

— Да.

— Ты что-нибудь сказал им?

— Нет.

— Хорошо. Меня скоро отправят на золотые прииски. Говорят, это верная смерть, одни рабы там работают. Если мне не удастся бежать, дело будет плохо. А если тебе повезет, помни о своем обещании.

— Да, конечно, хотя вряд ли я отсюда выберусь, — сказал Имран.

— Послушай, говорят, где-то здесь отсиживается Кахмас, провокатор, который был на собрании. Ты случайно не видел его?

— Нет.

— Ему вынесен смертный приговор нашей организацией, ему и сахиб аш-шурта.

— Эй ты там! — возмущенно завопил надзиратель. — С кем ты там разговариваешь?

— Кто, я? — переспросил Имран, он остановился и поднял голову.

— Ты, овечий хвост, сын блудницы. Ну-ка, подойди сюда.

Имран подошел и сказал с ненавистью, глядя в глаза надзирателю.

— Не смей оскорблять мою мать.

— Ах ты, негодяй! — изумился надзиратель, занося кулак над головой заключенного. Имран перехватил руку и сжал ее у запястья. Ударить тюремщика он все же не посмел. Надзиратель свободной рукой вцепился в одежду противника. Так они стояли и толкались, под хохот и улюлюканье арестантов, пока стражник не подошел и не треснул Имрана по голове свободным концом алебарды. Имран упал под общий смех, увлекая за собой надзирателя. На крик стражника из дежурного помещения прибежали несколько человек из тюремного персонала и разогнали всех работающих по камерам.

Разговаривая с хозяином кайсары, Ахмад Башир понял, что известие о его отставке распространяется очень быстро. Не было обычного подобострастия. Он переехал в гостиницу на следующий день. Прислугу пришлось отпустить, он взял с собой только Анаис. Близость с ней не утратила еще своей новизны, и это скрашивало дни, которые он переживал.

Тяжелым испытанием было оставаться в городе после утраты власти. Осведомители сразу перестали здороваться с ним. Бывшее подчиненные делали вид, что не узнают его и старались при встрече с ним отвернуть голову. Хуже всего было то, что деньги таяли с неимоверной быстротой. Каждое утро Ахмад Башир ходил к начальнику почты, к бывшему сотрапезнику, но тот разводил руками. Письма из Багдада не было. После визита на почту Ахмад Башир покупал у подпольного торговца спиртным кувшин вина и возвращался в номер, где тонкие стены были не в силах сдержать крики Анаис. Ахмад Баширу было неловко, он не раз просил девушку не кричать, но рабыня, смеясь, говорила: «Я не могу не кричать, когда чувствую в себе эту штуку. Меня просто распирает». Ахмад Башир ухмылялся и засыпал. О пропавших деньгах он старался не думать. Лишь иногда, просыпаясь в мрачном расположении духа, лежал, вынашивая планы мести своей бывшей жене. Деньги вскоре закончились, и хозяин кайсары потребовал освободить занимаемую комнату. Ахмад Башир не стал спорить, связал пожитки, взял Анаис за руку и отправился в караван-сарай. Здесь можно было жить в кредит, уверив хозяина в том, что ждешь товар с караваном. Ахмад Башир не стал врать про караван, все равно бы ему не поверили. Он сказал, что ждет денежный перевод из Багдада, и из последних монет оплатил две ночи. Условия здесь были хуже. Лошади, верблюды и прочая живность были стреножены прямо во дворе, под окнами гостевых комнат, и в любое время дня и ночи оглашали окрестности ревом, не говоря уже о запахе, который исходил от них. Но делать было нечего. Ахмад Башир оставил Анаис и отправился бродить по городу. Многие из тех, кто раньше платил ему мзду, показывали на него пальцем, он чувствовал это спиной. Ахмад Башир зашел к Бургину и одолжил у него несколько динаров. Бургин был умен, он не изменил своего отношения к бывшему начальнику, Ахмад Башир уважал Бургина.

— Я верну тебе долг, — заверил Ахмад Башир.

— Ничего, — сказал Бургин, — жизнь — это шахматы: черная клетка, белая клетка.

— Это ты правильно говоришь, — отозвался Ахмад Башир, — у тебя есть вино?

— Есть, но не стоит в полдень пить вино, очень жарко.

— Ничего, налей мне, — попросил Ахмад Башир.

Он осушил чашу, налитую Бургином, и поблагодарил.

— Будь осторожен, раис, — сказал Бургин, — до меня дошло, что сабийи хотят расправиться с тобой. Они знают, что ты схватил махди.

— Я это учту, спасибо тебе.

Ахмад Башир вышел из лавки и побрел, куда глаза глядят. Дорога привела его на невольничий рынок, он поднял голову, и увидел торговца, продавшего ему Анаис.

Торговец почтительно поздоровался и спросил, доволен ли господин начальник покупкой. Ахмад Башир кивнул и подумал, что это может быть единственный человек в городе, не знающий об его отставке.

— Как базар? — спросил Ахмад Башир.

— Благодарение Аллаху, раис, помалу торгуем, цены вот везде упали. За одного раба в среднем выручаем по двести дирхемов, а если еще вычесть таможенные пошлины, да расходы на торговлю, аренду помоста, старшине, останется сто пятьдесят дирхемов. Ведь таможня с головы просит четыре динара, никогда такого не было.

— А я думал, это выгодное дело, — улыбнулся Ахмад Башир.

— Ну, в убыток, мы не торгуем.

— А как ты думаешь, в Багдаде раб дороже стоит, чем здесь?

— Конечно, столица все же, рабы там стоят дороже, с одной стороны. С другой стороны, и расходов больше. Хотя, если удачно купить партию, подешевле, можно сорвать хороший куш.

— А что, приятель, — продолжал расспрашивать Ахмад Башир, — наверное, есть тонкости твоей торговли, какие-то рабы дороже ценятся, другие дешевле.

Он сам не понимал своего интереса, но какие-то мысли зрели в голове.

— Да, раис, непременно. Например, надо помнить, что красивая нубийская девушка стоит дороже других цветных, она очень хороша как наложница. За нее можно выручить до трехсот динаров. У белых рабов совсем другая цена. Красивая девушка стоит тысячу и больше динаров. У индийских женщин другие преимущества — они послушны, а разведенные вновь становятся девственницами. Правда, они быстро увядают. Их мужчины хороши в качестве домоправителей. С неграми лучше не связываться; чем они чернее, тем безобразнее. Их натура ритм и танцы, и еще у них шершавая кожа. Турчанки хороши, и красивы, и белы, хорошо готовят, но расточительны и ненадежны. Хорошо торговать греками — и женщинами, и мужчинами.

— Хорошо, — остановил его Ахмад Башир, — удачи тебе.

— И вам удачи, раис.

Ахмад Башир кивнул и направился к выходу. К работорговцу, с улыбкой глядящему в спину, удаляющемуся сахиб аш-шурта, подошел товарищ и спросил:

— Чего он хотел от тебя?

— Спрашивал, как торговля идет, что почем.

— А ты знаешь, что его погнали как собаку.

— Знаю, слышал.

— А что же ты любезничал, плюнул бы ему в бороду. Сколько он нашей крови выпил, — по два динара с головы требовал.

— Он у меня рабыню купил, мог без денег взять, а он заплатил. Я добро помню.

— Какую рабыню?

— Анаис.

— Ты же хотел ее себе оставить.

— Хотел, хорошая была девица, в любовных утехах ей равных не было. Так получилось. А ты иди займись делами. Ишь ты, расхрабрился! Где ты раньше был?