Командировка

Если бы можно было увезти с собой это печальное сумрачное (при свете солнца) спокойствие и неподвижность времени, если бы можно. О, если бы... Там, в Москве, ревел автотранспорт, судорожно перемещался поток людей, хлопали двери, взвивались ввысь феерические дымы заводских труб, там были наша работа, и наши иллюзии, и наши загадки...

А здесь остро чувствовалось, что скоро придет осень, и зима, и снег. И наступит время, когда трава наконец перестанет сминаться под нашими шагами, и чавкающие болота протянутся уже через наши тела, и мы все-таки обретем то, что бесконечно и необманно...

Постепенно все возвращается на круги своя. Мне ничего не надо, ничего, хотя бы потому, что ничего и быть не может. Мне не хочется даже, чтобы повторилась еще разок моя жизнь и чтобы мама и отец ожили, хотя бы потому, что снова придется им умереть.

Хотя бы потому...

Набрать бы только побольше маслят!

В конце концов мы все снова сошлись вместе на светлой поляне, уселись в кружок и стали хвастаться своей добычей. Больше всех кичился Миша Воронов своими поганками. Но в действительности удачлив оказался Георгий, у него в корзине были и подосиновики и три белых, маленьких и сытеньких, с пухленькими ножками, вызывающих в воображении алюминиевые ковшики для жульена. Был полдень, и солнце припекало. Предусмотрительная Гета извлекла из своей корзины сверток с бутербродами и две бутылки лимонада. Обе Миша откупорил зубами. Мы мирно и как-то без особого восторга хрустели хлебом и сыром.

Хитрый щенок Лелька, сообразив, что съестное принадлежит женщине, наплевала на нашу с ней нежную внезапную дружбу, положила обе лапы Гете на колени и с иступленным умилением, время от времени повизгивая, начала заглядывать ей в глаза.

- Собаки почти как люди, - грустно изрек Георгий.

- Милый песик, - сказала Гета и дала щенку кусочек сыра. Я попытался погладить милого песика по голове и услышал глухое предостерегающее рычание, долженствующее, видимо, показать Гете, что он дружил со мной по ошибке.

- Порода сразу видна, - заметил Миша Воронов.

- Вы, Гета, не обольщайтесь, - сказал Георгий еще более грустным тоном. - Как только еда кончится, Лелька от вас опять переметнется. Увы!

Мы лежали, курили, и никто не придавал значения словам. Я видел, что Гета постарела. Солнце подчеркивало тени под ее глазами и крошки морщинок возле губ и у висков. Но она была еще так хороша - ого! - что хотелось непременно выкинуть какой-нибудь фортель, чтобы ей понравиться. На лбу ее, чистом бледном лбу, царапины, прилипла хвоинка, и она ее не сбрасывала, не чувствовала. Мое сердце источало щемящую нежность к ней, которая всегда была ко мне добра, и к Мише, который всегда был к ней несправедлив. И еще я видел, что Георгий - это честный, хороший парень, каких не замечают в метро. И к нему я испытывал нежность за то, что он набрал больше всех грибов, но вряд ли это принесет ему хоть капельку счастья.

Еще двое грибников вышли из леса и шли по направлению к нам. Два мальчика лет по десяти в светлых рубашонках. Лелька помчалась к ним навстречу с веселым лаем.

- Эй! - крикнул один из мальчиков. - Она не бешеная?

- Нет, нет!

Они подошли ближе:

- Дяденьки, как идти к Бирюкову? Мы правильно идем?

Мы не знали.

- Хотите есть? - спросила Гета. - Вот хлеб и сыр.

Берите.

Мальчики переглянулись:

- Спасибо, мы сытые.

Они зашагали дальше через поляну, помахивая палочками, ни разу не оглянулись. Щенок вдруг с ворчанием начал разрывать землю неподалеку от нас, что-то унюхал. Наверное, крота. В лесу, я знаю, живут под землей кроты.

Какая-то невероятная благость и мудрость была во всем этом: в приходе мальчиков, в поведении щенка, в нашем полусонном сидении, в посвистывании птах.

В том, что ровным счетом ничего не происходило, а сердце трепетало и ныло от желания продлить, продлить волшебство. Это были редкие дурные счастливые мгновения, когда перестаешь понимать что-либо.

Детская греза, возвращенная случайным совпадением чего-то в тебе с чем-то в вечности. Струны души тенькают, не надрываясь. Прошлое забыто, и будущего не существует. Космос умещается в ладонь легко и удобно, как песчинка. Частности, которые только что уныло обступали со всех сторон, от которых ты отбивался с темпераментом эпилептика, внезапно расплываются, превращаясь в простой и ясный подсолнечный мир.

Ничто не страшно, потому что ничего не надо, и ничего не жаль. Трава, деревья, свет дня, пустота неба и звон в ушах. Счастье небытия наяву. Бессмертие на одну секунду. Заставь себя не шевелиться, лежи, не смотри, не рыпайся - как упоительно, как безмятежно, как чисто...

- Поехали, что ли, потихоньку? - предложил Георгий. Охотно и быстро мы все поднялись, как выспавшиеся и готовые к новой работе люди. От нас остались в траве крошки хлеба, пустые бутылки и пробки с изогнутыми Мишиными клыками краями. Больше ничего. Разве что вырытая Лелькой ямина, откуда, когда я склонился посмотреть, что там пес откопал, вкусно пахнуло сырым и червями. Червями, может, и не пахло, но их там пара штук спешно ввинчивались в глину. Морда щенка, в земле по самые глаза, сияла самодовольством. Вот, дескать, я это сделал, попробуйте вы, люди.

В поисках машины мы испетляли еще километра три, не меньше, и до того устали, что всю обратную дорогу ехали молча. Кажется, Мишка уснул. И Гета то и дело приваливалась ко мне плечом.

С каждым километровым столбиком, мелькавшим по обочине шоссе, ко мне возвращалось все то, от чего я так удачно сбежал на несколько долгих лесных часов. Но возвращалось не вязким угаром беспросветного отчаяния, а какими-то сложными продолговатыми пульсациями, в каждой из которых был свой смысл и своя истома. И, подъезжая к Окружной, я сам себе представлялся неким электронным прибором, где все внутренности, все лампы и соединения, коверкают и сотрясают многочисленные замыкания. Не слышный никому треск стоял во мне. Треск, но не стон.

Георгий вежливо подвез меня к самому дому, хотя я намерен был высадиться на повороте. Михаил посоветовал бабахнуть с устатку сто граммов и спать.

Гета сосредоточенно улыбалась: "Приходи к нам, Витя". Я пообещал. Стоял и махал ведром вслед машине, лоха она не свернула за дома. Вошел в подъезд, в почтовом ящике белели газеты. Я стал искать по карманам ключи, натыкался на разную дребедень: