Командировка

- У меня никогда не было таких хороших кримпленовых брючат! - заметил он с какой-то даже поэтической одухотворенностью.

- Теперь их у тебя, можно считать, уже и нету.

- Ты не задумывался ли, Виктор Андреевич, почему нам так много радости доставляют несчастья ближних?.. И ведь это из-за тебя я порвал штаны?

- Как это?

- Если бы я сразу поехал домой и потом не лазил в кусты за твоим портфелем - все было бы о'кей.

- Ты сам зашвырнул портфель.

Я принес ему иголку и нитки.

Странно, но вид его - а сейчас он выражал полное благодушие и олимпийское презрение к мелочам быта, - вид моего лучшего друга, утреннего, растрепанного, самозабвенно погруженного в починку штанов, что-то вдруг опасно стронул во мне. Точно разом и сильно заныли все зубы, и эта сосущая, оглушающая боль мгновенно и беспощадно растеклась по всему телу, спустилась до желудка. Осторожно поднявшись, я выскользнул на кухню, не отдавая себе отчета в том, что делаю, выпил стакан воды из-под крана, зажег газ и поставил чайник, но тут же его выключил.

Нет, я не смогу пить чай и разговаривать с Вороновым. Мне необходимо остаться одному, вслушаться в боль и понять, что она озцачает.

Тихо лег я на кухне на пол, лицом в линолеум, и пролежал так не знаю сколько. Каждая минута тянулась бесконечно и одновременно жалила, как пчела.

Я потерял и не мог ухватить нить происходящего, нить вырвавшегося из-под контроля бытия. От пола шел сладкий запах тления, и казалось, будто мое тело расклеилось и заполнило собой всю кухню. "Если такая смерть, подумал я, - то она ужасна". И потом еще подумал с ненавистью, какой не мог в себе подозревать: "Наталья, ты испорченная, развращенная, невыносимая тварь".

Мысль о Наталье н,а короткий срок все вернула на свои места. То есть боль никуда не делась, но я сообразил, что если постараюсь удержать себя в зоне этой спасительной ненависти, то можно сохранить остатки здравого смысла.

- Витька, иди принимать шитье! - крикнул из комнаты Михаил.

Он стоял перед зеркалом и любовался на зашитую штан.ину, которая изогнулась у него на ноге наподобие слоновьего хобота.

- Отлично! -сказал я. - Тебе бы в цирке выступать коверным... А теперь поторопись, мне уже надо быть на работе.

- А завтрак?

- Обойдешься.

На улице в лицо хлынула тусклая зелень раннего московского утра, и глазам стало щекотно, словно в них попало мыло. Я плохо различал фигуры идущих людей, машины проносились мимо с утробным урчанием, к горлу подступали комочки тошноты.

Мишкино унылое бормотание доносилось будто через плотную штору. Он рассуждал о человеческой неблагодарности, о том, как трудно сохранить порядочность, общаясь с некоторыми типами, о разниге между утренней яичницей и божьим даром, нес всякую такую чепуху, но, когда мы расставались у входа в метро, вдруг быстро и ласково заглянул мне в лицо, взял под руку:

- Что с тобой, Виктор? Тебе плохо?

- Все в порядке.

- Может, мне тебя проводить?

- Отвяжись.

Как бы ни выглядел я со стороны, сколь бы ни был жалок, во мне еще сохранилось достаточно гордости, чтобы не сразу смириться перед кем-то, выше всех нас стоящим, и от нечего делать, что ли, наславшим на меня эту беду. Уголком светлого сознания я помнил:

бывают вещи пострашнее любовной горячки. То есть я по-прежнему знал, что жизнь все-таки есть благо и отвратительна в ней единственно наша горькая уязвимость.

Миша спустился в метро, и я посмотрел ему вслед без горечи. Мне надо было в автобус, если вообще куда-то было надо.

А в автобусе оказалось, что я забыл кошелек в кармане пиджака. Но из этого положения удалось выйти с честью. В тесноте, опуская в щель автомата протянутые со всех сторон пятаки, я попросту оторвал себе лишний билет. Девушка, прижатая к кассе, с птичьей любознательностью просчитала оторванную мной синюю невесомую ленту и взглянула с испугом и неодобрением. Я был небрит и раздувался от обиды и боли. Она поняла и покраснела.

Мне захотелось сказать ей что-нибудь добродушнощедрое, но слова не шли с языка. Вскоре она вышла, оборвав уходом что-то неуловимое и драгоценное.

"Не надо иллюзий, - думал я. - Сколько можно ими тешиться. Надо жить, работать, потихоньку забывать Наталью Олеговну. Не так уж это и сложно ее забыть. И часу не прошло, как я лежал на полу расплющенным ужом, а уже еду, уже готов заговорить с незнакомой девушкой, уже чувствую раздражение от таких пустяков, как толчея и удары по коленкам. Так все и покатится обычной чередой. Откуда знать, не хуже ли, не тяжелее ли во сто крат, когда сбывается, когда упорно достигаешь померещившегося бтаженства и втруг убедишься, силы и время потеряны на погоню за призраком..."

Я позвонит Наташе из автомата у входа в проходную. В ответ - длинные гудки.

Часов в одиннадцать вызвали к Перегудову. У него в кабинете, с видом часового по неизвестной причине снятого с поста, сидел Битюгов Дмитрий Вагранович, по мнению наших дам, один из вероятных кандидатов на место Анжелова.

- Герой наш, - указал на меня Перегудов с насмешливой улыбкой. - Рыцарь справедливости. Обратите внимание, Дмитрий Вагранович, на следы кровопролитных схваток на его прекрасном одухотворенном лице. Трудненько ему пришлось в командировке. Не жалел живота своего.

Битюгов любезно покивал, но руки мне никто из них не подал. Тогда я сам схватил руку Владлена Осиповича и долго, радостно ее тряс.

- Что ж, Виктор Андреевич, по вашей просьбе я полночи читал мемуары Прохорова. Любопытно, весьма. И Дмитрий Вагранович с ними уже ознакомился.

У него такое же мнение. Весьма любопытно. Дельно.

Прохоровская папка лежала на столе поверх материалов, подготовленных в архив. Я слушал с вниманием. Перегудов был спокоен и слегка (кажется) чемто опечален. Возможно, тем, что расчеты Прохорова "весьма любопытны".

- Что же из этого вытекает, друг мой, Виктор Андреевич? Давайте разберемся. Давайте вместе разберемся, но, прошу вас, без эмоций и фанаберии. Вопервых, вопрос следует разделить. Я имею в виду прохоровские записи. Одно - прибор, другое - предлагаемая им новая тема. С прибором, думаю, все ясно.

Что? - он остро взглянул на шкаф для бумаг, словно лишь оттуда и мог ждать возражения. - Узел нам Никорук доведет, детали мы обсудим, короче ясно и решено. Теперь - второе. Дмитрий Васильевич Прохоров предлагает очень перспективную тему по смежной области. Но предлагает, разумеется, не в качестве подарка, а с некоторыми условиями. Условий не так много, вот они. Он возвращается в Москву, получает здесь квартиру - заметьте, двухкомнатную на одного, детали у него точно взвешены, - кроме квартиры получает лабораторию с новейшим оборудованием, половину которого надо покупать за валюту, ну и совсем мелочь - штат сотрудников из тридцати человек. Недурно, да, Виктор? Возвращение блудного сына на современный манер. Да?