Командировка

- Смотри, правда, здорово? - заискивающе подбадривала она меня.

- Да, - вторил я. - Талантливо, тонко, современно. Еще много там действий, загляни в программу?

- Еще одно.

У меня дома нам было лучше. Не так хорошо, как вначале, но все-таки.

- Наташа, посмотри телевизор, а я поработаю.

- Ладно.

Я горбился над своими листами, над уродливыми своими закорючками, кусал карандаш и не мог никак сосредоточиться. Я представлял, как она сидит в соседней комнате на тахте, поджав под себя длинные ноги, и безмятежно пялигся на мерцающий экран. Что за зверек поселился в моей квартире. Надолго ли?

- Талочка, расскажи какой-нибудь случай из практики.

- Представляешь, прихожу вчера по вызову к больному - пожилой человек, по профессии музыкант, - в карточку заглянула, а у него рак, ну, может, месяца три ему осталось Дома его жена и взрослая дочь. Я, конечно, делаю вид, что выслушиваю его, глаза прячу - трудно же это, Витя. Давление измерила.

Суечусь как можно правдоподобнее. И вдруг он спрашивает: вы знаете, доктор, что мне несколько недель всего жить? Весело так, с улыбкой натуральной. Я растерялась, смотрю на жену, на дочь. Они улыбаются обе. "Шутит он, Наталья Олеговна, у него такие шутки дурацкие". - "Нельзя так шутить, больной. Долго ли беду накликать". - "Накликать? Смотри-ка какие слова еще помнят наши современницы. Да полно вам меня дурить, девушка. Рак у меня, вы же знаете. Крестец. Четвертая стадия. Правильно? Я вас вызвал, чтобы вы вон Машеньке больничный дали. Ей нужно.

Очень нужно, поверьте. Дадите?" - "Дам". Выписала я его дочке больничный по уходу и бегом оттуда.

- Веселая история.

- А еще...

- Хватит, хватит. Ты как разойдешься, тебя не остановишь.

На нее действительно иногда накатывали припадки болтовни, иначе не назовешь. Точно какой-то рубильник в ней включался. Вдруг начинала говорить, говорить, говорить - уцепится за какую-нибудь тему и затрещит без остановки. Никогда не умел дослушать ее до конца. Грубо одергивал. Она всегда послушно умолкала на полуслове.

В один из дней мы договорились вместе поужинать в "Праге", а потом сходить в кино или просто погулять. Наташа обещала зайти ко мне около семи.

Жду - семь, восемь, в девятом часу телефонный звонок.

- Витя, ты дома?

- Ты откуда звонишь?

- Я у подруги, у Люды. Так получилось, мы давно не виделись. А тебя я не могла предупредить - телефон не отвечал.

- И долго ты у нее пробудешь?

- Если можно, я у нее переночую?

- Можно. А почему нельзя. Ночуй.

- Ты не сердишься, Витя?

- Я рад за тебя! Встреча с подругой! Это какое везенье надо иметь.

- Ты меня любишь, Витя?

- Не то слово.

- Можно я еще попозже позвоню?

- Жду, любимая!

Повесив трубку, я тут же отключил телефон и вздохнул с облегчением. Я вздохнул полной грудью и станцевал по комнате дикий индейский танец. Чего-то мне последнее время сильно хотелось, чего-то не хватало, и в эту секунду я понял - чего. Было так, точно я много дней тащил в гору ненужный мне груз, и вдруг какой-то добрый человек одним ударом скинул его с моей спины, и груз с грохотом покатился вниз, сшибая камни и давя кустарник. А я сверху следил за его падением. Упоительное чувство. Точка. Тушите свечи, граждане официанты, - бал окончен. Я давно хотел освободиться, прийти в себя, вернуться в себя, не мог дальше жить скованным по рукам и ногам, с петлей на шее, которую теребила нежными наманикюреннымн пальчиками участковый врач Наталья Олеговна Кириллова. Пропади она пропадом.

Я выглянул в окно и увидел, что скоро весна. Март стоял на дворе.

Я сновал по квартире, опрокидывал стулья, ругал по-всячески Наталью Олеговну, выпил кружку воды из-под крана - и все никак не мог успокоиться.

Размышлял я примерно так: можно любить Наташу, можно проводить с ней время, можно любоваться ее бесстрастным лицом египетской жрицы, но унижаться перед ней - нельзя. Давать себя унижать - нельзя. Это подобно самоуничтожению. Наглая девица! Она, видите ли, созвонилась с подругой, пока я ее ждал. Да какая там подруга у нее может быть, - вечеринка, наверное, пригласили мальчиков, а что дальше - известное дело. Прощай, Наталья!

Весь мой матерый эгоизм, заключенный в хрупкую скорлупу интеллигентности, поднялся на дыбы, как конь, и со всей силы лягал своего хозяина в темечко. Ой, больно!

Три дня я жил с отключенным телефоном и не отпирал на звонки в дверь. Я упивался этой, впервые изведанной свирепой пыткой ревностью; как полураздавленная ящерица, выглядывал из-под ее мраморной, жгучей плиты. Взлохмаченный, небритый ходил на службу, пугая своим видом сотрудников, не вступал в разговоры с приятелями, болел. Наталью Олеговну я почти выкинул из головы, она присутствовала в моем сознании посторонней тенью, мне мерещилось, что она вообще тут ни при чем. Изумительное, отрешенное состояние, которое я переживал, было самоценно, и для питания ему не требовалось другого топлива, кроме моей болезненной фантазии.

Потихоньку я начал выздоравливать и к вечеру третьего дня, плотно поужинав пачкой пельменей, вышел подышать свежим воздухом.

Перед домом на одной из скамеек сидела Наталья Олеговна и неотрывно смотрела на мой подъезд. Я заметил ее через стекло - съежившаяся фигура в темном пальто на сырой, промозглой мартовской скамейке. А почему бы ей тут и не сидеть?

Наташа вскочила и направилась ко мне, сияя лицом, глазами, улыбкой.

- Витя, нельзя же так, я места себе не нахожу.

И тебе, я знаю, плохо. Зачем ты так, как маленький? - И этот ее профессионально спокойный, беззаботный взгляд, никак не соответствующий моменту. Да кто же она, уж не дьявол ли в юбке!

- Витя, пойдем к тебе, я очень замерзла.

Я посторонился, пропустил ее, мы поднялись в лифте на третий этаж (это была не короткая дорога), зашли ко мне и стали выяснять отношения. Точнее, это я стал выяснять отношения, а Наташа все норовила обняться.

- Ну, что ты хочешь от меня?

На ее побледневшем личике виноватая улыбка - и молчит.

- Чего ты молчишь, ответь?

- Витечка, я уже исправилась.

- А в чем ты виновата?

- Я не знаю точно. Наверное, что поехала к Людмиле.

С моей стороны саркастические междометия.