Страница 6 из 152
Когда члены тайного совета уже собрались около Наполеона, в кабинет вошла императрица. Оливье подал полученные депеши, и глаза всех устремились на повелителя Франции, который в это время, встретив императрицу, довел ее до уютного кресла, где она расположилась, чтобы принять участие в рассмотрении важных государственных дел.
— Приготовления будут завтра начаты, ваше величество, — позволил себе заметить Грамон. — Военный министр Лебев с нетерпением ожидает тайных приказов.
— Мы не можем так скоро приступить к этому, — сказал Наполеон, в то время как на его желтоватом лице образовались глубокие морщины. — Нужно еще узнать, отнесутся ли депутаты к делу так горячо, как вы, господа министры.
— По моим соображениям, ваше величество, — отвечал услужливый Оливье, — возглас «война с Пруссией» найдет всеобщее признание.
— Если принц Леопольд Гогенцолернский откажется от испанского престола, все дело может принять другой оборот, — сказал император, подходя к стоявшему в центре кабинета круглому столу и рассматривая карту Рейна.
— Этого никогда не может быть: одного предположения достаточно, чтобы раздразнить Францию, — сказала Евгения, сжимая в руках депеши и с шумом поднимаясь со своего места. Глаза императрицы вопросительно устремились на Грамона и Оливье: тот и другой слегка поклонились.
— Прошу извинения, сударыня, — обратился принц Наполеон, — обеспечены ли мы союзниками? Мне кажется, что по ту сторону Рейна не хуже нас приготовились на случай войны, и…
— И? — вопросительно повторил император.
— И невозможно поручиться, чьи силы имеют преимущество, — заключил принц, пожимая плечами.
— Вы издавна отличаетесь нелюбовью к деятельности, — сказала с язвительной усмешкой Евгения.
— Мы будем ожидать требуемых разъяснений от посланника, но ни в коем случае не должны забывать, что затронуто самолюбие нации. Впрочем, как ни прискорбна была для меня война, — сказал император, — отступить от нее можно только в таком случае, если гарантии очевидны для Франции.
— Я думаю, ваше величество, нам нужно предпочесть мир, — объявил принц Наполеон, который по привычке беспокойно расхаживал по кабинету.
Чело Евгении омрачилось при последних словах, ее прежде веселый и благосклонный взгляд теперь преисполнился негодованием на кузена.
— От имени Франции я требую объявления войны, — став посреди кабинета, сказала она повелительным тоном, — если король прусский раз и навсегда торжественно не поручится, что подобные столкновения больше не повторятся.
— Это было бы равносильно объявлению войны?
— На этот раз Франция обязана возвысить свой диктаторский голос! — воскликнула императрица, бледная, не скрывая своего высокомерия. — Я думаю, ваше величество, что герцог Грамон получил уже необходимые инструкции относительно своих действий.
Принц Наполеон продолжал ходить по кабинету.
— Конечно, мы привыкли всегда видеть в вас глубокое знание нашего народа, — сказал император, — поэтому мы не будем медлить. Я сам после объявления войны приму командование над армией, а вас оставлю правительницей. Итак, господа! Мы будем действовать по составленной сейчас программе!
— Взойдет новое солнце для Франции! — закончила императрица заседание тайного совета, многозначительно оглядев присутствовавших своими прекрасными глазами.
Все раскланялись, оставляя кабинет, с тем чтобы в эту же ночь начать приготовления. Принц Наполеон также поклонился, императрица ответила ему гордым и холодным поклоном; надменно стояла она возле своего супруга, которого склонила в свою пользу и которым руководила. Таким образом, рука Евгении решила в эту ночь судьбу Европы и вызвала несчастье, отразившееся на ней и на всех окружающих ее.
После того как мы видели героиню нашего романа на высоте могущества, редко достигаемого людьми, мы бросим взгляд на бурный путь, приведший Евгению де Монтихо на трон Франции.
II. ГРАФИНЯ И ЕЕ ДОЧЕРИ
Наступил 1843 год. Прадо, это восхитительное место для прогулок знатного мира в Мадриде, которое своими роскошными группами деревьев, отдаленными дачами и бесчисленными аллеями напоминало Булонский лес в Париже, был наполнен наездниками и дорогими экипажами.
В эти часы забывалось тяжелое, печальное бремя, несколько лет уже тяготевшее над Испанией. Война за престолонаследие опустошала некоторые провинции все больше и больше, и нельзя было надеяться на скорый конец. Но в Прадо невозможно было заметить ни нужды, ни печали — куда глаза ни устремлялись, везде встречали блеск и роскошь!
Между многочисленными экипажами с гордыми и быстрыми лошадьми, ехавшими по широкой дороге, особенно один выделялся своим великолепием и прекрасным сложением четырех андалузских рысаков, которые грациозно бежали перед роскошным экипажем. По сбруе, оправленной в серебро, по богато вышитой ливрее, можно было заключить о большом богатстве тех, кто сидел на белых шелковых мягких подушках и наслаждался свежеющим воздухом начинающегося вечера. По большим гербам можно было узнать экипаж чрезвычайно богатого лорда Кларендона, который временно жил в Мадриде — его самого, однако, не было в карете, там сидели три дамы, которые своей красотой делали экипаж еще более достойным восхищения.
К тому же он был еще окружен богатыми и знатными всадниками, которые усердно старались удостоиться взгляда или ответа на свои низкие поклоны. Иная донна смотрела украдкой и с нарастающей завистью, как кавалеры двора соревновались в том, чтобы быть замеченными тремя дамами.
Затем приблизился к ним экипаж старого инфанта Генригуэца, и весьма любезный двоюродный брат королевы-матери Марии-Христины позволил себе бросить для этого приготовленный букет цветов, достойный зависти.
Старшая из трех дам была графиня Теба де Монтихо, все еще красивая, черноглазая тридцатишестилетняя дама; обе другие были ее дочери Мария и Евгения, придворные дамы молодой королевы Изабеллы, такие же молодые и прекрасные, как и сама их повелительница.
Контесы были признаны самыми прелестными при испанском дворе. Каждый, кто видел их, находился в нерешительности, кому отдать предпочтение, как принц Парис в мифологии, который должен был решить спор между Юноной, Венерой и Минервой и дать золотое яблоко самой красивой из них. Они были обе прекрасны, обе сияли молодостью.
У Марии, как и у матери, были черные роскошные волосы и темные, огненные глаза; красота ее сестры Евгении была совершенно иная. Глаза ее имели мягкий, мечтательный блеск, волосы — редкий золотистый оттенок, и в то время как Мария сосредоточила в себе все обольстительные качества страстной андалузки, Евгения напоминала дочерей Альбиона с чудесным, роскошным гордым станом испанки.
Они обе были прелестными бутонами только что покинутого детства, восхитительное дыхание которого окружало их, как запах розы. Без сомнения, эти бутоны расцветают на юге скорее и раньше. В особенности это было заметно по прекрасной Евгении, красоте которой нельзя было сопротивляться.
Графиня с гордостью смотрела на своих дочерей, с помощью которых она надеялась добиться блистательных результатов, хотя ее лично, как мы это увидим, не покинуло желание побед. После смерти своего мужа она сумела собрать вокруг себя многочисленных поклонников.
Грациозно откинувшись назад в коляске, демонстрируя драгоценнейшие наряды, летели эти три дамы через Прадо, причем разговаривали между собой с многозначительными улыбками о последнем придворном бале, на котором к ним подошел с особенной любезностью молодой герцог Альба, отпрыск древнего испанского рода. Конечно, в этом не было ничего необыкновенного, так как прекрасные дочери графини Теба, подруги молодой королевы, были замечаемы всеми придворными, в особенности Евгения, которая могла назваться подругой Изабеллы, но молодой герцог Альба имел в глазах расчетливой матери совершенно особенное преимущество.
Он был для графини очень желанный кавалер, ибо не только почитал за правило, что если кто хочет завоевать дочек, тот не должен оставлять в стороне мать, но также был и желанный зять, лучше которого и более блестящего едва ли могла ожидать госпожа де Монтихо. Ухаживание молодого герцога было так заметно, что все полагали: он имел серьезные намерения, и больше всех надеялась на это мать контес.