Страница 122 из 152
Мокард подал ему письмо для подписи; Наполеон подписал свое имя и предоставил дальнейшие распоряжения секретарю, которому он полностью доверял. Мокард был честнейшим человеком из всех приверженцев принца; этот секретарь служил верой и правдой тому, кто ему хорошо платил; он был в состоянии честно служить до конца своей жизни. Но он все-таки умел пользоваться доверием своего повелителя, из голодающего писаря вскоре сделался человеком, владеющим достаточным состоянием. Но разве можно его за это строго осуждать? Если подумать, что он был постоянным свидетелем щедро раздаваемых подарков, неужели человек забудет когда-нибудь самого себя?
Президент вышел из кабинета, оставив там секретаря, и отправился в приемную, роскошно убранную в стиле рококо. Украшенная золотом, с большими зеркалами в простенках, с роскошными стульями, столами, ярко освещенная золотыми канделябрами, она напоминала собой времена Людовиков XIV и XV.
Кроме Морни, Карлье и Персиньи, здесь было еще несколько близких человек и генералов. При появлении принца все встали, поклонились ему, некоторые пожали ему руку и потом собрались у стола, чтобы пить чай, который подали им на золотом подносе.
Людовик Наполеон болтал с Персиньи, которого он вывел в люди и который мог своими способностями оказать ему большие услуги. Потом он подошел к Морни и вместе с ним удалился в противоположный конец зала к мраморному камину. Он облокотился на камин и завел с братом интимную беседу.
Когда оба сына королевы Гортензии бывали одни, они беседовали по-немецки, обращались друг к другу на ты; в общем же зале они употребляли больше официальное обращение, хотя остальные гости и находились от них далеко и, казалось, были погружены в шумный разговор, но Людовик Наполеон не отступал от этикета.
Герцог Морни оказался теперь в очень стеснительных денежных обстоятельствах, и Наполеон хорошо знал, чем закончится их разговор. Он незаметно посмеивался. Морни был прежде всего человек удовольствий и любил до сумасшествия модные развлечения и в особенности азартные игры. Охота, банкеты и любовницы обходились ему страшно дорого. Все еще помнят, как несколько лет тому назад Людовик Наполеон заплатил не только долги, но даже расходы на великолепные похороны этого бескорыстного человека, как его тогда называли. Этим Морни во многом был похож на своего отца, которого даже считают виновным в рождении Людовика; генерал Флакаут, любовник королевы Гортензии, был в молодости таким же легкомысленным и расточительным человеком и никогда не имел денег. Теперь он был старым генералом у принца-президента — так играет иногда судьба со своими прежними любимцами.
— Я вчера провел славный вечер, — тихо рассказывал Морни, — лучше этого я бы вам не мог ничего пожелать, монсеньор.
— Не только славный, но и дорогостоящий вечер, — смеясь, заметил Наполеон.
— Разумеется, монсеньор, — приятная жизнь всегда требует значительных расходов. За всякое удовольствие в жизни, принц, мы должны платить. Маленький принц Камерата, испанец с горячей кровью, представил меня одной даме, при виде которой я узнал, что значит красота.
— Я думал, что вы достигли желаемого у графини Лехоно. note 15
— Вы меня, кажется, не совсем правильно понимаете, монсеньор: общество, в которое меня ввел принц Камерата, в высшей степени интересное и привлекательное.
— Вы возбуждаете мое любопытство! Нельзя ли узнать, где находится этот салон, так восхваляемый вами? — спросил Людовик Наполеон.
— На улице Сент-Антуан, № 10, у графини Монтихо. Но я должен еще просить вас, монсеньор…
— Графиня Монтихо, — повторил принц-президент. — Я уже слышал где-то это имя!
— Позвольте вам помочь в воспоминаниях! Недавно происходила дуэль из-за графини Монтихо между полковником Сурвилье и капитаном Фласаулем! Первого преследуют и грозят строгим наказанием; вы можете положить предел этому преследованию, о чем я и хотел просить вас, монсеньор!
— Я понимаю, Милый герцог, вас просили об этом, и вы дали обещание.
— Как вы умеете угадывать мысли, монсеньор! Действительно, все было так, вы правы.
— Следовательно, изменить обещанию нельзя, и я дам нужные распоряжения. Но я бы не хотел, чтобы вы часто давали такие обещания, милый герцог!
— Принц Камерата — любимец дам, — продолжал Морни, не обращая внимания на последние слова брата. — Они тоже испанки, поэтому он и пользуется у них предпочтением. Мне бы ужасно хотелось, чтобы вы увидели графиню и ее не менее красивую мать.
— Для этого нужно прежде найти случай!
— Без сомнения! Я об этом позабочусь! — поспешно прибавил Морни, — позвольте вам сказать, что вы больше, чем равнодушны к мисс Говард, так мне кажется! Все знают об этих отношениях и…
— Ну что же? — нетерпеливо спросил Наполеон.
— И говорят об этом самым дурным образом! Вы знаете, монсеньор, что я всегда говорю откровенно. Это, может быть, мое единственное достоинство. Лучше прекратите все отношения с этой англичанкой. Она, может быть, и прелестна, может быть, и любит вас и предана вам, но вы не видели той донны, тогда бы вы сказали: «Как мог я из-за такой любовницы быть предметом разговоров в Париже?» Вы сердитесь на меня за то, что я вам говорю это! Я обязан был вам это сказать.
— Разве Говард называют моей любовницей?
— Уже известно, что тот, кого касаются такого рода сплетни, узнает их последний! Особенно если он не имеет друзей, которые бы передавали слухи! Разумеется, мисс Говард называют вашей любовницей, и кому от этого плохо, как не вам, монсеньор! Вам одному! И кто может вам сказать всю правду так откровенно, как я!
— Я должен поблагодарить вас за это, герцог!
— Не могу не хвалить графиню Монтихо, вы должны ее увидеть; позвольте мне… Да вот, кстати, вспомнил, что через несколько недель состоится большая охота в Компьене. Принц Камерата будет в числе приглашенных. Там вы увидите прекрасную графиню!
— Как, разве графиня амазонка?
— Она испанка, и на боях быков привыкла видеть кровь! Без сомнения, она захочет присутствовать на охоте, и в лесу нетрудно будет найти подходящий случай для знакомства.
— Людовику Наполеону давно надоели отношения с Софией Говард; но у него до сих пор не хватало мужества порвать их, так как он многим был ей обязан. Сообщение Морни о том, что ее открыто называют его любовницей, сильно обеспокоило его; ему хотелось побыстрей избавиться от таких обвинений, чтобы хоть с этой стороны быть безупречным и не возбуждать толков — другие, более полезные для него разговоры, должны были занимать публику, да и какую пользу могла еще ему принести София Говард?
— Я принимаю ваше предложение, милый герцог! Вы дадите мне случай увидеть на охоте вашу героиню, — сказал Людовик Наполеон, не говоря больше о мисс Говард. Но про себя он уже решил в эту минуту окончательно порвать все отношения с ней.
— Отлично! Я очень рад, что могу быть полезен вам, монсеньор, и знаю, что вы будете благодарны мне за это! Вот банкир Риколи, еврей, также бывает у госпожи Монтихо, мне ужасно неприятно быть его должником.
— Гм, — засмеялся Наполеон, — сколько позволило ему его легкомыслие дать вам под расписку?
— Безделицу, монсеньор, даже смешно говорить об этом! Но я бы не хотел, чтобы он из-за такой безделицы придумал бы целую историю.
— Безделица эта кажется мне больше, нежели вы ее представляете, так как вы находите нужным делать так много лишних оговорок. Назовите мне долг, чтобы я мог поручить Фульду погасить его.
— Вы в хорошем расположении духа, монсеньор, и я сумею отблагодарить вас. Я дал Риколи вексель в сто двадцать тысяч франков.
— Надеюсь, что вы больше не дадите такого векселя, милый герцог, — заметил принц-президент тоном, в котором больше не слышалось шутки, — вам завтра нечего будет стесняться Риколи!
Пока Морни благодарил брата, последний нашел нужным прекратить разговор, который обошелся ему так дорого, обратился к другим гостям. Разговор зашел за полночь. Герцог был в хорошем расположении духа; Наполеон с незаметной усмешкой думал о банкире и Морни, который умел так искусно приплести свою просьбу к разговору. Когда все прощались, Морни нашел случай шепнуть принцу:
Note15
Дама сомнительной репутации. Она была когда-то любовницей герцога Орлеанского.