Страница 10 из 152
Вдруг из боковой аллеи стал быстро приближаться к разговаривающим какой-то монах, плотно завернувшийся в свою рясу и капюшон. Он как-то недоверчиво оглянулся и сделал знак увидевшему его генералу подойти к нему.
Появление монаха в парке Аранхуэса и в непосредственной близости от королевских особ не имело в себе ничего поразительного, потому что в свите Марии-Христины было очень много духовников и набожных лиц. Изабелла и ее придворные дамы не удивились тому, что монах шел так поспешно, но молодую королеву поразило только то, что он таким странным образом подозвал к себе генерала.
Нарваэс был сам немного удивлен, но так как жесты монаха выражали большую важность и поспешность его дела и к тому же приближалась пора возвращения генерала в Толедо, то он и попросил у молодой королевы разрешения проститься. Изабелла и сопровождавшие ее дамы простились с ним, и когда Нарваэс подошел к странному монаху, молодая королева послала маркизу в замок и велела ей узнать, кто такой был этот монах.
Он только тогда откинул немного назад свой капюшон, когда тот, с кем он так нетерпеливо желал поговорить, остановился рядом с ним. Нарваэс из-за быстро сгущающейся темноты немногое мог рассмотреть в лице духовного брата, он только заметил, что тот был еще очень молод и бледен…
— Что вы желаете от меня? — коротко спросил Нарваэс.
— Я спешил сюда из Алькалы для того, чтобы переговорить с вами.
— Вы задыхаетесь, покрыты пылью — как удалось вам пройти через посты карлистов?
— Поэтому я и выбрал эту одежду. Как монаха меня пропустили, что в другом случае было бы невозможно.
— Так вы только переодеты, кто же вы такой?
— Меня привело сюда желание сообщить вам, — шепнул монах, избегая ответа, и таким голосом, который возбудил в Нарваэсе какое-то странное недоверие, — что карлисты замышляют недоброе на сегодняшнюю или на следующую ночь.
— Вы хотите меня предостеречь. Делаете ли вы это только из преданности к приверженцам Христины?
— Вы все узнаете, генерал, только свято обещайте мне, что вы меня не выдадите и не задержите здесь.
— Я могу вам это обещать.
— Если так, смотрите, — прошептал монах каким-то страдальческим голосом и, оглядевшись вокруг себя своими черными блестящими глазами, откинул назад свой капюшон.
— Так вы девушка? Я это подозревал, — улыбнулся Нарваэс, но улыбка замерла на его устах, когда он увидел ее изможденное, бледное, покрытое потом лицо. Было ли страшное волнение отражено на лице испанки вследствие трудной далекой дороги, пройденной ею в такой толстой одежде, или это было по какой-нибудь другой причине?
— Берегитесь, генерал. Один из предводителей — страшный, смелый полководец карлистов — вместе со своими знатными товарищами покинул вчера рано утром свои аванпосты. Они должны быть сейчас где-то поблизости от Аранхуэса. Вам и всему двору грозит большая опасность.
— Как, дитя мое, от трех-то карлистов?
— Вы их не знаете — вы не знаете Филиппо!
— Ты говоришь об итальянце Филиппо Буонавита?
— Да, о нем, бойтесь его, так как я его проклинаю!
— Понимаю, дитя мое, он обманул тебя, и ты мстишь ему тем, что выдаешь его. Это сильное доказательство твоей ненависти! На твоих ногах содрана кожа — я велю дать тебе в замке что-нибудь заживляющее.
— Ничего мне не надо! — воскликнула девушка подавленным тоном. — Жуана сейчас же отправится в Алькалу.
— Но как же ты пойдешь ночью?
— Я буду подсматривать за ними! Какие у них замыслы, мне не удалось узнать, хотя, победив ненависть, я и старалась, прикидываясь влюбленной, выведать их у Филиппо! О, Жуана была кошкой, змеей. Сердце мое дрожало и билось от ненависти, а я улыбалась — но он не выдал ничего из своих планов.
— И ты думаешь, что трое безумно смелых всадников находятся поблизости?
— Клянусь именем Пресвятой Девы — я видела их по дороге.
— Как зовут двух знатных товарищей твоего коварного Филиппе? — спросил Нарваэс, полный ожидания.
— Дон Олимпио Агуадо и маркиз Клод де Монтолон.
— Это они! Я только что слышал про них!
— Следовательно, вы знаете, что вам угрожает.
— Ты думаешь, что они направились к Толедо?
— Я уверена, что они хотят прибыть сюда ночью и застигнуть врасплох ваши аванпосты.
— Ведут ли они за собой войско?
— Нет, они сами по себе составляют войско, вы должны их бояться так, как будто бы это был целый полк.
— Ты преувеличиваешь, дитя мое. Но спасибо тебе — вот возьми себе кошелек в награду.
— Золото — даруйте бедным. Жуана отомстила за себя. Она будет и еще служить вам во вред Филиппо Буонавита, — шепнула девушка, и в ее словах послышалась страшная, неукротимая ненависть.
— Нужно спешить, раз так! Может быть, я встречу в дороге этих известных предводителей войска карлистов.
— В таком случае вы погибли, генерал, берегитесь.
— Прощай, спасибо тебе, дитя мое!
Жуана снова спрятала в капюшон свои черные, влажные и спутанные от дальней дороги волосы, а затем поспешно и неслышно скрылась в боковой аллее. Между тем Нарваэс, которому такое известие доставило некоторого рода удовольствие, не сказал никому о случившемся, поспешно простился и отправился в Толедо. Он мог смело полагаться на своего превосходного коня, на острую шпагу, которой он умел владеть, и на два пистолета в седле. Уже стемнело, когда генерал покинул замок.
IV. ЧЕРНАЯ ЗВЕЗДА
В то самое время, когда все описанное происходило в парке Аранхуэса, на опушке небольшой темной каштановой рощи, перед которой тянется равнина Новой Кастилии, около камней и кустарников лежали два каких-то странных человека. Их можно было сначала принять за воров, которыми изобиловала Испания во время господствовавших тогда беспорядков, но мундир их свидетельствовал, что они принадлежат к партии дона Карлоса.
На них были одеты короткие полуплащи, золотые нашивки на которых говорили, что это не простые солдаты; синие брюки, опоясанные красной фагой, и небольшие саки; золотые украшения, которые блестели при заходящем солнце, завершали экипировку воинов. Около них лежали шпаги и карабины, а за фагой виднелись блестящие рукоятки кинжалов. Их лошади были привязаны в чаще в двадцати шагах отсюда.
Один из них, человек лет тридцати пяти, подперев свою голову рукой, пристально смотрел вперед. Его лицо, окаймленное темной, тщательно ухоженной бородой, имело тонкие черты и показывало, что это был человек знатного рода. Даже усталость от долгих и беспокойных походов не могла истребить этих признаков. Хотя жгучее солнце Испании и сделало смуглым его лицо, но не изменило благородные черты.
— До сих пор еще нет и следа Филиппо, — тихо сказал другой, темные большие глаза которого блуждали по равнине. Он, казалось, был еще выше и еще более широкоплеч, чем лежащий около него товарищ, несмотря на то, что, по-видимому, на много лет был моложе его. Резко очерченные черты, смуглый цвет лица и небольшой золотой образок, висевший на шее, доказывали, что он испанец.
— Клянусь именем Пресвятой Девы, он что-то долго не едет. Как далеко отсюда до Аранхуэса, Олимпио? — спросил первый, приподнимаясь.
— Около двух миль. Час тому назад расстался с нами Филиппо. Приблизиться к хорошо охраняемому замку королевы — составляет довольно трудное дело. Хоть бы он только не опоздал. Уже солнце прячется в глубокой тени гор, в ущельях которых находятся наши войска. Черт возьми, если наше драгоценное предприятие удастся, маркиз, то я думаю, что тогда закончится эта война, — сказал Олимпио Агуадо, испанец крепкого телосложения, — славное это предприятие. Там, около Толедо, расположились приверженцы Христины — нам надо будет потом оповестить их несколькими ядрами, пущенными в их лагерь, о том, что мы были здесь. Но ты о чем-то задумался, Клод.
— Мне кажется, что смелое намерение Филиппо приблизиться днем к замку не удалось, — заметил серьезный маркиз де Монтолон, — его конь почти что лучший во всей окрестности, и уж по одному этому его заметят.