Страница 1 из 22
Сергей Александрович Абрамов
Стоп-кран
Театральная фантасмагория
Паровоз закричал нечеловеческим голосом. То есть не паровоз, конечно, никакой, а тепловоз или электровоз, Ким не видел, что там впереди прицеплено, Ким увидел только, как качнулись вагоны туда-сюда, как брякнули они своими литаврами, как зацокали копытами по рельсам, по стыкам, а тетка на площадке последнего вагона выбросила вперед руку с желтым скрученным флажком: мол, привет всем горячий.
А вот фиг вам, а не привет, подумал Ким на бегу, на лету, в мощном тройном прыжке, с приземлением на той самой площадочке - прямиком в жаркие суконные объятия строгой тетки с флажком. Чтобы она обрадовалась сюрпризу мужского пола - так нет. Напротив - заорала столь же нечеловеческим голосом, что и паровоз:
- Куда лезешь, гад полоумный, металлист хренов, ноги бы тебе повыдергивать, поезд-то идет уже, не видишь, что ли? - и всю эту тираду выкатывая круглые глаза, норовя врезать гостю по кумполу желтым флажком на крепком деревянном древке.
- Статья двести вторая у ка эрэсэфэсэр, - надменно, но быстро сказал Ким, отстраняясь, избегая удара.
- Чего? - не поняла тетка.
- Нанесение тяжких телесных повреждений. Три года с полной конфискацией, понятно? - И, сменив надменный тон на вполне доверительный, спросил шепоточком: - Возьмете в дорогу бедного студента? Позарез надо... и показал, как позарез, по горлу ребром ладони скользнул плюс глянул на ладонь для убедительности: нет ли свежей крови?..
Крови не было, но тетка прониклась.
- Куда ехать-то, студент? - спросила.
- Куда?.. - надолго задумался Ким, глядя в открытую вагонную дверь, за коей проплывал не то Курский, не то Казанский, а может, и вовсе Киевский вокзал. - Куда?.. - повторил он, не зная, что и ответить, потому что и впрямь не знал, куда порулил из первопрестольной в полдень среди июня, какого лешего он сорвался с места, бросил несделанные дела, недолюбленных девиц, от практики институтской не отмотался, матери телеграмму не отбил... А-а, вот: может, к матери?.. Не-ет, не к ней, мать Кима только в августе ждет... Видать, сняла его с места подспудная черная силища, тайная могучая тяга, просто именуемая в народе шилом в одном месте.
Поэт-современник когда-то афоризмом разродился: мол, никогда не наскучит езда в Незнаемое, мол, днем и ночью идут поезда в Незнаемое. Вот вам и адрес, вот вам и пункт назначения. Хотите - районный центр, хотите поселок городского типа.
Но Ким не стал травмировать тетку поэзией, Ким ответил уклончиво, но для слуха привычно:
- Куда глаза глядят...
Как и ожидалось, тетку ответ удовлетворил, она сунула ненужный флажок в кобуру, захлопнула вагонную дверь, с лязгом отрезав от Кима прошлый мир. Сказала:
- Ладно уж, возьму... Пойдем, посидишь у меня. Я пока билеты соберу.
Тут бы Киму и спросить естественно: а куда глаза глядят? В смысле: в какую такую даль, простите за высокий штиль, направил свои дальнобойные фары помянутый выше локомотив? До каких станций купили билеты теткины вагонные подопечные?.. Но спросить так - значит признать себя как раз гадом полоумным - смотри первый теткин монолог! - которому не в культурном поезде ехать, а смирно лежать на узкой койке в больнице имени доктора Ганушкина. Какому здоровому такое помстится: поутру покидать в сумку близлежащие носильные вещи, нырнуть в метро, всплыть у неведомого вокзала, сигануть в первый отъезжающий поезд: куда отъезжающий, зачем отъезжающий?..
Понятно: Ким промолчал. Всему свое время. Тетка пойдет с билетной сумой по вагону, а он, Ким, изучит маршрут, традиционно висящий под стеклом в коридоре. И все станет ясно, хотя вредное шило в известном месте никакой ясности от Кима не требовало: прыгнул невесть куда, едешь туда же - вот по логике и сойди глухой ночью в темноту и неизвестность...
Тетка провела Кима в казенное купе, усадила на диван напротив хитрого пульта с тумблерами, наказала:
- Сиди тихо. Я - счас...
И ушла. А Ким посидел-посидел, да и пошел-таки глянуть на маршрутный лист. Но - увы: под стеклом на стенке напротив красного рычага стоп-крана висела цветная фотография Красной площади и никаким маршрутом даже не пахло. Не судьба, довольно подумал Ким. Вернулся в теткино купе, зафутболил сумку с одеждой под полку, уставился в грязное окно. А там уже пригородом бежали буйные огороды, обширные картофельные поля, утлые домики под шиферными крышами - милое стандартное Подмосковье, родное до неузнаванья.
- Чай пить будешь? - спросила тетка, возникнув в двери. Не дожидаясь ответа, похватала стаканы в битых подстаканниках, ложками зазвенела. - Что, студент, денег совсем нету?
- Ну, разве трешка, - легко припомнил Ким.
- И как же ты с трешкой в такую даль?
В какую даль, подумал Ким? А вслух сказал:
- Добрые люди на что?
- Чтой-то мало я их встречала. Они, добрые, то полотенец сопрут, то за чай не заплотят, а то все купе заблюют, нелюди... - бухнула в сердцах стаканы на стол: - Пей, парень, я-то добрая пока. Булку с колбасой станешь?
- Стану.
- Колбаса московская, хорошая, по два девяносто. Я три батона взяла... - Ким следил голодным глазом за пухлыми теткиными пальцами, которые крепко нож держали, крепко батон к столу прижимали, крепко ухватывали крахмальные колбасные ломти. - Дорога долгая... - положила на салфетку перед Кимом толстый хлебный кус с хорошей московской: - Ты ешь, ешь. Скоро напарницу разбужу - вот и поспать ляжешь, вот и запру тебя в купе - никто не словит, мелко засмеялась: - Ах, дура-то! Кому ж здесь ловить? Поезд-то специальный.
- Это как?
Час от часу не легче: что за специальный поезд подвернулся Киму? Никак - литерный, никак - особого назначения?
- Литерный. Особого назначения, - таинственно понизив голос, сказала тетка. И ускользнула от наскучившего казенного разговора - к простому, к домашнему: - Да звать тебя как, студент?
- Кимом.
- Кореец, что ли?
- Русский, тетенька, русский. Папанька в честь деда назвал. Расшифровывается: Коммунистический интернационал молодежи, по-нынешнему комсомол.
- Бывает, - сочувственно сказала тетка. - А меня - Настасьей Петровной. Будем знакомы.
Самое время сделать маленькое отступление.