Страница 76 из 92
— Что это за крест у еретика? — воскликнул один из карлистов, указывая на железный крест, который капитан носил на груди. — Снять его сейчас же!
Шмидт заявил, что лишь в минуту смерти он расстанется с этим знаком отличия, которым дорожит и гордится каждый немец. Он прибавил, что никогда и ни за что не отдаст его карлистам. После его смерти они могут с этим орденом делать, что хотят, но пока он жив, он не отдаст его на поругание.
Капитан сдержал свое слово, несмотря на то, что положение его от этого еще ухудшилось.
Несчастный вынужден был в тюрьме терпеть голод и жажду. До сих пор жизнь его была полна достоинства, и вдруг во цвете лет он должен был умереть такой постыдной смертью, приговоренный к казни разбойниками, после того как бесстрашно глядел в глаза смерти в войнах 1870 и 1871 годов!
Шпионом его прозвали за то, что он находился при правительственных войсках, а еретиком просто для того, чтобы иметь основание надругаться над ним, Еретик! Да разве он еретик? Слово это — пустое измышление фанатиков, домогавшихся власти, придуманное ими для того, чтобы настраивать людей друг против друга, тогда как от Бога завещано людям жить в мире между собой. Слово это — пустой звук, потому что еретиков нет. В том, что у каждой нации свой король и своя религия, еще нет причины для ненависти. Но целью религиозных фанатиков всегда было посеять раздор, зависть и ненависть между людьми для того, чтобы безраздельней властвовать над ними.
В сущности, у всех нас один Отец небесный, который смотрит на всех нас одинаково, как на детей своих. Все мы равны перед Богом, если только стараемся исполнять наши обязанности, служим Ему и любим своих ближних. Твердо уверенный в этой истине, капитан Шмидт согласился принять католичество, когда донья Бланка послала к нему для этого патера Франциско. Он сказал себе, что и в протестантской религии, и в католической можно быть одинаково хорошим человеком и что как протестанты, так и католики молятся единому Богу, Богу милосердия и любви.
Что же обещал этот недостойный патер Франциско несчастному, измученному пленному? Он объявил ему, когда тот принял католичество, что отныне он больше не еретик и что будет помилован.
Да устыдится этот лицемерный, вероломный монах .своего соучастия в злодействе! Он нарушил и опозорил этим святость своего сана.
Франциско хорошо знал, что к тому моменту, когда он обещал капитану помилование, приговор был уже произнесен.
Карлисты вынуждены были признать наконец, что пленный иностранец не шпион, а корреспондент; вторая причина для ненависти тоже не существовала больше, но все же они не хотели выпустить из рук своей жертвы.
Казнь должна была происходить в горной долине, и распорядителями были назначены Мендири и Лоцано, те самые, которые с таким трудом спаслись в Мадриде от преследования Тобаля и других офицеров.
Приготовления состояли в том, чтобы приискать удобное место и поблизости вырыть ров, куда надлежало бросить казненных.
Утром назначенного дня всю долину заняли уланы. За ними пришли могильщики и с лопатами в руках разместились вокруг рва.
Караул из пятидесяти человек карлистов привел неприятельский отряд, а с ним и капитана Шмидта на место казни. Все предводители, старшие офицеры, патер Франциско и еще один полковой патер уже находились на местах.
Приговоренных построили в ряд, и они стали молиться. Солдаты, которые должны были привести приговор в исполнение, выстроились в два ряда против них. Возле солдат с двух сторон расположились начальники, патеры, офицеры, как это изображено на достоверной картине Кейзера.
Теперь все было готово; пленные уже смотрели в глаза смерти.
Приговоренные сняли мундиры. Капитан Шмидт тоже снял свой мундир, украшенный железным крестом, и вслух в последний раз попрощался со своими близкими и далеким отечеством. Он стоял среди приговоренных, как герой, как воин, не знающий страха в минуту сильнейшей опасности.
Раздалась команда.
Карлисты подняли ружья, и каждый прицелился в свою жертву.
— Огонь! — выкрикнул офицер, и раздался ружейный залп.
Все приговоренные в последних судорогах упали на траву, насмерть сраженные пулями.
Один лишь немецкий капитан стоял неподвижно, он был только слегка ранен.
Еще раз прозвучала команда, и последовал второй залп.
Капитан, простреленный пулями, упал на землю.
Это была последняя жертва кровожадных карлистов. Казнь закончилась.
Без почестей, без молитвы, в невозмутимой тишине потащили казненных ко рву и бросили в него. Потом могильщики засыпали ров землей.
Так недостойно был похоронен в чужой земле храбрый немецкий капитан!
Дело было сделано. Карлисты с довольными лицами, как после геройского подвига, вернулись в свой лагерь. Ни памятника, ни даже простого креста не поставили они над казненными.
IX. Мать и сын
— Прегонеро, говорите вы, притащил ко мне в дом этого незнакомца? — спросила дукеза, когда Арторо доложил ей о происшествии, случившемся прошлой ночью. — Что это он вздумал? Разве я здесь открыла больницу или, может быть, он думает, что мой салон — богадельня для бездомных?
— Он действовал так из сострадания, сеньора дукеза!
— Из сострадания! — засмеялась Сара Кондоро язвительно. — Ягораздо лучше знаю приятеля прегонеро! Он хотел мне навязать обузу, ведь еще неизвестно, что такое случилось с этим незнакомцем!
— Он говорит, что он бывший патер здешнего мадридского монастыря Святой Марии, — сказал Арторо, не решаясь сознаться, что он знал Антонио.
— Так пусть он и идет в монастырь!
— Он не в состоянии еще этого сделать, сеньора дукеза!
— Это меня нимало не беспокоит!
— Доктор говорит, что болезнь может оказаться продолжительной.
— Тем хуже! Не держать же мне его здесь так долго! Что же узы думали, когда его приняли? Да и с какой стати я буду здесь принимать больных?
— Я не думал, что сеньора дукеза на меня за это рассердится!
— Чужого человека!.. Подумайте сами, что я буду с ним делать?.. Пусть он отправляется в монастырь, к которому принадлежит, и больше ни слова!
— Да ведь он совершенно без чувств!
— Что мне за дело до этого? — воскликнула дукеза равнодушно.
— Может быть, сеньора дукеза позволит оставить его здесь до тех пор, пока он не поправится настолько что будет в состоянии отправиться в монастырь? Впрочем, насколько я мог понять из слов молодого патера, он, кажется, больше уже не принадлежит к монастырю Святой Марии и до последнего времени находился в доме графа Кортециллы, воспитателем его…
— Все это к делу не относится, — с гневом прервала дукеза старого танцора, от которого, как нам известно, она узнала, что Эстебан де Кортецилла ее родной сын. Она уже несколько раз являлась в его дворец, чтобы увидеться с ним, но ей это так и не удалось, ибо граф, по обыкновению, отсутствовал.
Арторо стоял в недоумении.
— Что прикажет сеньора дукеза? — наконец спросил он ее едва слышно.
— А то, что вы и ваша дочь ухаживаете за этим патером, тоже никуда не годится! Этого допустить нельзя! Вы не в состоянии будете хорошо исполнять свои обязанности, если не будете отдыхать ночью!
— Мы чередуемся, сеньора дукеза!
— Нет, так не годится! Да и к тому же ваше жилище для этого слишком тесно, вашей дочери негде будет упражняться, а это мне повредит!.. Повторяю, этого допустить нельзя.
— Но теперь он совершенно беспомощен, сеньора дукеза!
— Это не что иное, как проделки прегонеро, чтобы доставить мне новую неприятность! Я его знаю! И вы?.. Вы позволили ему себя одурачить?
— Сострадание, сеньора дукеза…
— Сострадание!.. Опять сострадание!.. — воскликнула Сара Кондоро с досадой. — Этак вы из сострадания, пожалуй, навяжете мне на шею всех нищих и убогих Мадрида? Что же из этого выйдет?
— Я и сам думал об этом.
— Вытолкнуть на улицу патера нельзя уже потому, что он был в доме графа, — рассуждала дукеза спустя некоторое время, — но у вас, — продолжала она, — он тоже не может остаться! Перенесите его сюда, в эту незанятую комнату рядом с моим помещением, тут он может остаться, и приставьте к нему одного из слуг, чтобы за ним ухаживал!