Страница 4 из 19
- Ты спокоен дома? Заметь, я не спрашиваю - счастлив, я спрашиваю спокоен...
- Странный термин...
Истомин подумал, впрочем, что не такой уж и странный. Скорее, точный. Счастье - понятие расплывчатое, строгого определения ему не существует. Как в философии: абстрактная категория... Кстати, вот и определение: счастье - это покой... Покой нам только снится... Банальная фраза эта, давным-давно украденная у Блока, почему-то на секунду расстроила Истомина, и что-то уже кольнуло в левой стороне груди - не сердце, нет, а будто электрической иголочкой кто-то притронулся... Спокоен?.. Нет, конечно! Скорее наоборот: он непонятно почему напряжен, словно ждет откуда-то подвоха, удара, каверзы какой-нибудь... Примеры? Да мильон! Иной раз намеренно не хочет заглянуть в дневник к сыну. А вдруг там двойка?.. Придется что-то говорить, раздражаться, закипать от молчаливого упрямства сына, от непонимания им простых истин... Для кого простых? Для него, Истомина? А если для тринадцатилетнего сына они - _не истины_? То-то и оно... Или опять-таки с раздражением порой ловит себя на мысли, что вот он дома, а жены нет, и она не где-нибудь - у подруги там или у любовника, а всего лишь на своей распрекрасной работе, но горит и ликует, как у любовника, ставит общественное выше личного. И, между прочим, не проверяет у сына дневник... Спокоен он... Как же...
- Тогда второй вопрос, - быстро сказала Анюта.
- Постой, я ж не ответил.
Истомин пришел в себя, как вынырнул из-под воды: даже в ушах звенело.
- Почему же?.. Все очень-очень понятно... Скажи, а твоя жена спокойна?
Заладила: спокоен, спокойна...
- Абсолютно! - сказал так поскорее, чтобы не думать, не анализировать суть, зря не мучиться. А Анюта заметила.
- Вот и врешь, - спокойно сказала она. - Жить с тобой - сплошная нервотрепка.
- Ну уж!.. - Истомин отлично знал, что он не сахар, но сей факт его не тяготил, он даже в меру гордился им: вот мы какие непростые, какие мы сложносочиненные. - И потом: ты-то что волнуешься? Ты свое со мной отжила. Или отмучилась, а, подруга?..
- Отжила... - эхом повторила Анюта.
- Слушай, - окончательно обозлился Истомин, - если ты помнишь, не я от тебя ушел, а ты от меня. Собралась, сказала "прощай!" и пошла к мамочке. А я остался. Один, между прочим. И ведь звонил тебе, говорил: не дури, вернись. А ты?
- А я не вернулась.
- Почему?
- Ты не хотел.
- Ты что, дура? Я же звонил...
- Истомин, перед кем ты ломаешь комедию? Передо мной? Не надо, я театр не люблю. Разве что перед собой... Ты ведь не жил со мной, ты _существовал_, ты тяготился и домом, и мной, и мамой - она умерла в прошлом году, - ты придумывал любой предлог, чтобы уйти. И все бы ладно: ну не нагулялся мужик, молодость в нем играет, но зачем ты на меня давил?
- Я тебя давил?! Окстись, подруга!
- Давил, Истомин. Ты разогнал всех моих друзей: они тебя не устраивали, они были для тебя примитивными, они ходили в походы и пели у костра песни, которые ты не понимал. Ты не дал мне пойти в аспирантуру: женщина не должна быть слишком занятой, любая эмансипация, по-твоему, имеет границы. Ты отнимал у меня дело, но ничего не давал взамен. Ни себя не давал, ни дома... В самом деле, Истомин, зачем ты заставлял меня сидеть в четырех стенах? Для порядка? Зачем мне был дом без тебя? Без тебя я прекрасно жила с мамой... Кстати, и с ней ты меня постоянно ссорил, ты настраивал меня против нее, и я верила, верила - тебе, потому что любила тебя, и мама уходила от меня, уходила, а когда я вернулась к ней, она была для меня другой, не прежней, я уже смотрела на нее твоими глазами, меня раздражало то, что раздражало тебя...
- Ты же работала.
- Я потеряла темп, Истомин, потеряла кураж. Я работаю по инерции, потому что так надо, потому что все работают и есть хочется... Я согласна, согласна, я не Эйнштейн и даже не Софья Ковалевская, пороху бы я не изобрела, но я _хотела_ работать. Истомин, я _хотела_ изобретать порох, а ты мне очень разумно объяснил, почему это глупо, почему этого делать не следует...
- И ты поверила?
- Я не поверила, я подчинилась. Мы всегда подчиняемся тем, кого любим.
- Ишь ты, "любимо... Я слыхал, ты потом замуж вышла?
- Да. За одного из тех, кого ты разогнал.
- Хороший парень?
- Наверно.
- Что ж разошлись?
- Он по-прежнему ходил в походы, Истомин, и пел у костра песни, которые уже мне не нравились.
- А при чем здесь я?
- Ты начал меня подгонять под свой размер, начал ломать, а потом тебе надоело и ты махал топором по инерции, по обязанности, скорее даже отмахивался. И вот когда я поняла, что тебе _надоело_, я ушла. Но ты прилично надо мной потрудился, полработы - твои, честно... Это страшно жить полуфабрикатом, Истомин: я еще не стала тобой, но уже не была собой...
- Я тебя не понимаю, - нервно сказал Истомин.
- Все ты понимаешь, не ври. Ты же у нас инженер человеческих душ, как ты сам о себе думаешь. Ты же не смог быть просто инженером, не захотел, и, наверно, правильно сделал. Ты нашел призвание, Истомин?
- Я его не искал. Я знал о нем всегда: и когда был студентом, и когда стал инженером... Кстати, подруга, не ты ли мне долдонила: пиши, пиши, пиши? Не ты ли убеждала: бросай к черту свои самолеты, кропай нетленки?
- Я долдонила, я.
- Значит, понимала меня? Прониклась, так сказать, ситуацией...
- Я всегда тебя понимала. Поэтому и ушла...
- Опять двадцать пять, отдай за рыбу деньги! - В сердцах Истомин пустил непонятное крылатое выражение, ненавязчиво полученное им в наследство от далеких рязанских предков.
У него постепенно крепло желание открыть на ходу правую дверь и легонько подтолкнуть в мелькающее пространство непрошеную спутницу. Но кого, спрашивается, подтолкнешь, если спутница сама утверждает, что ее нет, что она - облако в джинсах популярной фирмы "Ли"? Да и если б была как можно! Истомин свято чтил Уголовный кодекс, любил к месту его цитировать, да и гуманен он был, "инженер человеческих душ", миролюбив и кроток, тараканов - и тех жене доверял давить, сам не марал подошвы домашних тапок.
Поэтому, сменив гнев на милость, хотел сказать что-то нейтральное, теплое, душевное, но не успел. Сзади, как гром небесный, раздался трубный глас дорожного бога, усиленный казенным репродуктором: