Страница 24 из 105
В эту минуту граф Кортецилла тоже вышел в парк, светлая фигура его дочери еще мгновение видна была между стволами каштанов, и он отметил ее, но потом она исчезла в сумраке вечера, и он пошел другой дорогой к зеленой роще недалеко от пруда.
— Ваши слова взволновали меня, — бурно заговорил Антонио, — если бы вы могли чувствовать, видеть, донья Инес, что происходит в моей душе.
Он вдруг замолчал и тихонько выпустил руку молодой графини, как будто вспомнив, что не должен терять самообладание.
— Расскажите мне все откровенно, — с обычным спокойствием прибавил он, — надеюсь, что смогу дать вам отеческий совет.
— Скажите — братский, патер Антонио, это лучше, ближе. Вы не должны любить, вам запрещают это ваши обеты, но братская любовь не запрещена вам, и ей вы можете отдаться всем сердцем, принося другим много счастья!
— Никогда еще вы так не говорили, донья Инес! — повторил Антонио.
— Потому что за последние недели в душе я сделалась на целый год старше, патер Антонио! Есть испытания в жизни, разом открывающие и глаза, и сердце, так что начинаешь иначе смотреть на мир и глубже видеть вещи. Патер Антонио, братское чувство дозволено вам, обратите же его на вашу ученицу, на вашу благодарную Инес, которая так нуждается в братской привязанности.
— Какие это чудесные слова, донья Инес!
— Они — только отражение вашего влияния, ваших уроков, вашего примера, патер Антонио. Вы как-то сказали, что человек должен учиться отказывать себе, и сказали это в тяжелые для меня минуты. Вы научились отказывать себе — научусь и я! Но это так трудно! Часто мне кажется даже, что я не выдержу, если меня не поддержит твердая рука. Выслушайте все, что у меня на сердце, — прибавила Инес, подходя к прекрасной, высокой ротонде, посреди которой бил фонтан, далеко разбрасывая водяную пыль. — Сядем здесь, сегодня такой свежий, чудесный вечер. Я буду говорить с вами как на исповеди.
Они сели на скамейку, за которой возвышалась густая стена зелени.
— Вы знаете, патер Антонио, что отец помолвил меня с принцем Карлосом Бурбонским, чтобы я потом могла стать королевой. Как искренне я отказывалась от этой чести, но отец сказал мне, что уже дал слово принцу! Мое сердце не принадлежало этому человеку! Я признаюсь вам, патер Антонио, что люблю благородного дона Мануэля де Албукерке и вечно буду любить его! Но вы говорили, что люди должны учиться отказывать себе, и я решилась отказаться от любимого человека, сказать ему все откровенно и проститься с ним. Во время маскарада, о котором я вам рассказывала, ко мне подошло таинственное домино, предсказало готовящийся мне удар и послало в маленький домик на улице Толедо. Эта маска была моим добрым гением! Теперь я понимаю, что ей было все известно.
Патер Антонио, видимо, встревожился при этих словах.
— И вы пошли? — спросил он.
— Простите, я скрыла это от вас! Да, я пошла и в крошечной комнатке на чердаке увидела столько нужды и горя, что плакала над ними. У постели умирающей старушки стояла на коленях бедная молодая девушка с ребенком на руках. После смерти матери я старалась утешить ее, и она рассказала мне, что вынесла много горя. Амаранту обольстил человек, которого она любила, но не знала его имени, он увлек ее ласковыми словами; а потом бросил с ребенком в совершенной нищете.
— Негодяй! — прошептал Антонио.
— Два дня тому назад я решилась проститься с доном Мануэлем де Албукерке навсегда, не желая навлекать на себя упрека в том, что принимала ухаживания двоих, из которых с одним меня связывала воля отца, а с другим — безмерная любовь. Я обещала Мануэлю свидание, и если я поступила плохо, то жестоко поплатилась за это, но мне кажется, что так должно было случиться, что это была воля Божья. Мы договорились встретиться у леса, недалеко от гостиницы Сан-Педро, и я взяла с собой Амаранту.
Мы увиделись, простились, как вдруг между нами бросился какой-то человек с обнаженной шпагой! Это был дон Карлос!
— Дон Карлос!.. — повторил Антонио. — И Амаранта?
— Она узнала в нем того, кто обманул и бросил ее. Но тут появился дон Альфонс и хитростью нанес Мануэлю удар шпагой, сбив его с ног. Он и теперь еще страдает от своей раны. Дон Карлос и Альфонс ускакали, Амаранта клятвенно подтвердила мне, что дон Карлос — ее обольститель и отец ее ребенка, теперь, патер Антонио…
— Теперь ты хочешь спросить патера, что тебе делать? — раздался рядом строгий голос. Молодая графиня с ужасом вскочила, Антонио тоже поднялся.
Возле них стоял граф Кортецилла, слышавший весь разговор.
— Отец! — прошептала, бледнея, Инес.
— Ответ ты услышишь от меня, — серьезно и твердо сказал граф, — и он будет неизменен, Инес, ты знаешь меня!
— О отец! — вскричала графиня, сложив руки и падая перед ним на колени.
Граф удержал ее.
— Без сцен, дитя мое, — сказал он. — Нам приличествует говорить спокойно и сдерживать минутные волнения.
— Как ты говоришь, как холоден твой тон, как ты строго смотришь на меня! — вскричала, содрогаясь, Инес.
— То, что я называл ложью, считал невозможным, оказалось правдой! — сказал граф. —Моя дочь тайно ходила на свидание к мадридскому донжуану, к Мануэлю де Албукерке, — продолжал он, по-видимому, в сильном огорчении. — Сегодня на Прадо я встретил герцогиню Медину, и она спросила меня, объявлена ли помолвка графини Инес с Мануэлем де Албукерке? Весь Мадрид знает о ней! Кровь бросилась мне в голову. Мое дитя, моя Инес — предмет волокитства Мануэля! И это не ложь, ты сама сейчас созналась.
— Да, отец, я люблю Мануэля.
— А я ненавижу его, и он поплатится за то, что украл у меня мое дитя!
— Сжалься, отец! Что значат твои слова?
— Он ответит мне за эту кражу.
— Дуэль! Боже мой, это уж слишком тяжело, — вскричала Инес, ломая руки. — Я у ног твоих! Пожалей меня, откажись от этого ужасного намерения!
— Есть одно средство изменить его, и оно в твоих руках. Выслушай меня. Все, что ты говоришь о доне Карлосе, ничем не доказано и не может служить препятствием твоему союзу с ним. Эта Амаранта должна была бы поплатиться за то, что так искусно разыграла перед тобой роль обольщенной и обманула тебя своими слезами, но ее удалят и ей заплатят: мои планы слишком высоки, чтобы простая девушка могла помешать им. Но ты должна торжественно дать слово выйти замуж за принца дона Карлоса Бурбонского!
— Этого я не могу сделать, отец! — отрывисто сказала Инес, выпрямившись и собрав последние силы. — Я знаю несчастье Амаранты. Принца я никогда не любила, но надеялась, что смогу уважать его, теперь же…
— Ни слова! — горячо прервал ее граф. — Я не изменю своей воли. Ты выйдешь за дона Карлоса и тем прекратишь всякие толки о доне Мануэле, тогда я прощу его и эту девушку. Вот мое последнее слово, Инес. До сих пор я находил в тебе покорность, прямоту и детскую любовь.
— О отец! — вскричала Инес, рыдая и ломая руки. — Ты как будто отталкиваешь меня и бросаешь к невозвратной гибели!
— В тебе говорит порыв молодости. Ступай спать! Впоследствии ты поймешь, что я должен был поступить твердо, и поблагодаришь за это. Теперь же ты не понимаешь моей заботы, тебе кажется, что я жесток. Я должен с железной настойчивостью идти к своей цели, сейчас мне это видно яснее, чем когда-нибудь. Дворец графа Кортециллы не должен служить на Прадо предметом насмешек! Надо разом покончить толки.
— О, как глубоко ранят меня твои слова, отец! — прошептала Инес.
— Я опять сделаюсь прежним, когда ты придешь сказать мне, что с радостью подчиняешься моей воле, тогда я снова обниму тебя и назову моей дорогой, покорной дочерью, но не раньше! Во всяком случае, ты остаешься невестой дона Карлоса Бурбонского! Патер Антонио, отведите графиню в ее комнаты и позаботьтесь, чтобы она успокоилась, — заключил граф Кортецилла и, поклонившись патеру и дочери, скрылся в темных аллеях парка. Инес стояла совершенно уничтоженная.
— Все кончено, все пропало, — беззвучно сказала она наконец, неподвижно глядя в одну точку. — Патер Антонио, слышали вы, видели вы моего отца? Это был не отец, а граф Кортецилла, ослепленный честолюбием и гордостью, но вы, патер Антонио, вы понимаете меня? Могу ли я отдать руку принцу, могу ли доверять ему, видеть несчастную Амаранту, зная его бессовестный поступок с нею? И отец принуждает меня! С грубой жестокостью отнимает у меня всякую надежду…