Страница 23 из 87
— На попечении старой Мариэтты — да, в таком случае я согласен. Он не будет заживо погребен в крепости, его ждет лишь жизнь в уединенном замке, где его окружат всем, чего он только пожелает.
— Пока около него будут только Раймонд с Мариэттой. Их одних совершенно достаточно для ухода за ним, ваше величество.
— Вы разве уже нашли подходящий для мальчика замок, ваша эминенция?
При словах «заживо погребен» кардинал невольно нахмурился. Именно этой мыслью руководствовался он, но не осмелился выразить ее такими словами.
Мальчик должен быть именно заживо погребен! Ришелье мысленно решал, что в уединенном далеком замке ему можно будет делать с ним все, что он сочтет нужным. И его упрячут туда навсегда, никого не будут допускать к нему, чтобы когда-нибудь, впоследствии, это поразительное сходство не натолкнуло бы кого-нибудь постороннего на мысль, что он брат короля.
— Вы отыскали какой-нибудь замок, ваша эминенция? — еще раз спросил Людовик.
— Я имел в виду старый замок в Пиньероле, ваше величество.
— В Пиньероле… на далекой окраине Франции, у итальянской границы…
— Чем уединеннее и отдаленнее край, тем выгоднее это будет для всех, ваше величество, а мальчику, между тем, от этого никакого вреда не будет. В старом Пиньерольском замке никто теперь не живет, кроме старого кастеляна, который может там и остаться. Пусть рыцарь Раймонд потихоньку уедет с мальчиком и воспитывает его там.
— Мне кажется, ваша эминенция, — мрачно и серьезно сказал король, — это будет почти то же, что похоронить ребенка заживо… у меня такое ужасное чувство… хоть я и согласен на ваше предложение, так как нахожу ваши доводы основательными! Я сегодня пойду еще раз взглянуть на ребенка, а потом пусть они едут в Пиньероль. Да простит мне Бог это распоряжение, и да простит он вам, придумавшему его.
— Мы действуем не в своих интересах, ваше величество, а в интересах государства и трона, — коротко отвечал Ришелье. — Впрочем, я только высказал вам свои опасения и советы, но вы сами можете решить, что лучше.
— Вы не оставляете мне выбора, господин кардинал!
— Скажите лучше, ваше величество, судьба не оставляет нам выбора.
— Позаботьтесь, ваша эминенция, чтобы мальчик ни в чем не нуждался в своем уединении. Я строго наказываю, чтобы он был окружен такой же заботой, как и оставшийся здесь принц. И после моей смерти, когда он станет взрослым, пусть точно так же заботятся о нем. Исполните мои приказания, ваша эминенция, а затем, когда все устроится, пусть переезжают. Велите привести Пиньерольский замок в порядок, чтобы там можно было бы хорошо жить, чтобы воздух был чист.
— Все будет буквально исполнено, ваше величество, — уверил Ришелье и встал, собираясь уходить, — мальчик ни в чем не будет нуждаться, ему будет хорошо жить под защитой рыцаря Раймонда и старой Мариэтты, а впоследствии он так и останется в этом замке, и будет думать, что эти добрые люди его отец и мать.
— Дай Бог, чтобы ваши слова оправдались, ваша эминенция, — сказал король, прощаясь с кардиналом.
Когда Ришелье ушел, Людовик долго стоял, задумавшись… Чувствовал ли он, что мальчика ждет одно лишь горе? Страдал ли душой за тяжелую участь, которая ему готовилась? Говорило ли ему предчувствие, что младший сын его и много лет спустя будет служить постоянным предметом сожаления в истории, лицом, окруженным мистической тайной!
— Заживо погребен! — прошептал он, и по лицу его видно было, как он страдает, что у него большое горе.
XII. СЫН НИЩЕЙ
Маленький Нарцисс все еще находился у доктора Вильмайзанта, очень гордившегося успешным ходом лечения.
Прошло еще несколько лет, прежде чем помощь доктора и здоровый организм ребенка сделали свое дело и, наконец, Нарцисс совсем поправился.
Лицо его было все же очень безобразно и неузнаваемо, один глаз почти закрылся, большие рубцы покрывали лоб, щеки и подбородок, но он хорошо себя чувствовал и не лишился ни речи, ни рассудка.
О своем прошлом он ничего не знал, и как бы искусно не выспрашивал его Вильмайзант, продолжительное беспамятство и годы болезни совершенно вытеснили прошлое из памяти мальчика. Он ничего не мог объяснить, не помнил ничего ни о пожаре, ни о том, как его спасли.
Однако Вильмайзант знал из своей практики, что когда-нибудь, может быть только через несколько лет, память мальчика восстановится. Пока Нарцисс оставался у Вильмайзанта, он не знал, что мушкетеры платили за него.
Так как мушкетеры часто навещали мальчика и были с ним ласковы, Нарцисс очень привязался к ним. Кроме их доброго отношения, его привлекали также и блестящие мундиры и шпаги. Он подолгу смотрел на них и не мог отвести взгляд от их великолепного вида.
Нарциссу было уже почти одиннадцать лет, физически он был так развит, что обещал быть вторым Милоном. Несмотря на свои детские годы, он был высок, широкоплеч, обладал большой силой и имел бы поразительное сходство с мушкетером, если бы его не обезобразили рубцы.
С годами облик его стал еще безобразнее. Один глаз большой, прекрасный, выразительный, другого совсем не было, рот — широкий, нос же весь в рубцах.
Милон с каждым днем все больше привязывался к мальчику, и Нарцисс никому так не радовался, — ни виконту, ни маркизу, — как Милону.
Услышав, что Милон ранен, мальчик непременно хотел идти к нему, и Вильмайзант должен был каждый день сообщать ему о течении болезни доброго дяди Милона.
Выздоровев, мушкетер стал еще чаще приходить к доктору, чтобы взглянуть на бедного сироту и поговорить с ним.
Вильмайзант вылечил и виконта, рана его была неопасна, и молодой человек вскоре мог появиться на службе. Под широкими полями шляпы пластыри были незаметны.
Пеллерон через несколько дней умер, проклиная кардинала, из-за которого ему так скоро пришлось попасть в могилу.
Полковой командир мушкетеров провел следствие формально, и когда оказалось, что гвардейцы сами спровоцировали мушкетеров на ссору, королева велела прекратить следствие.
Телохранителям кардинала запрещен был вход в Лувр. Король подтвердил этот приказ. Таким образом, в лице гвардейцев потерпел поражение и страшно раздосадованный в душе кардинал.
Зайдя к Вильмайзанту, Милон застал дома одного Нарцисса и заметил, что он по-прежнему с радостью встречает его.
Мушкетер откинул волосы со лба мальчика и, поздоровавшись, пристально посмотрел на него.
— Что с тобой? — спросил он, — у тебя такое озабоченное лицо! Слишком много уроков, что ли, господин Вильмайзант задал?
— Нет, дядя Милон, я с удовольствием учусь, господин Вильмайзант всегда хвалит меня.
— В чем же дело, дружок?
— Так, ничего, дядя Милон, право, ничего!
— Но ты такой грустный! Что с тобой сегодня! Ругали тебя или ты просто проголодался?
— О нет, дядя Милон! Я тебе расскажу, что меня встревожило. Ты ведь не будешь на меня сердиться?
— Сохрани Бог, дружок! Ну, говори скорее!
— Видишь ли, вчера здесь был Франсуа, сын соседа-торговца, мы с ним одних лет и часто видимся. Я заговорил с ним об уроках. Вдруг он меня спросил: «Скажи, пожалуйста, Нарцисс, господин Вильмайзант твой отец?» Я с удивлением на него посмотрел и сразу не знал, что ему ответить. «Ты всегда говоришь ему „вы“ и „господин“, — продолжал Франсуа, — матушка говорит, что у господина Вильмайзанта никогда не было жены и ты не можешь быть его сыном».
— Что же ты ответил любопытному Франсуа? — спросил Милон.
— Нет, я не думаю, что господин Вильмайзант мой отец, — ответил я. «Так кто же твой отец? — спросил Франсуа, — и где твоя мать? Как же тебя зовут?»
— Да ведь ты знаешь, что меня зовут Нарцисс, — ответил я.
— Да, это твое имя, а фамилия какая, и где твоя мать? — спросил он. Я не знал, что мне ему сказать, дядя Милон, и никак не могу забыть его вопроса. Мне как-то грустно стало после этого.
— Бедный ты мой, милый мальчик! — сказал мушкетер, притянув к себе ребенка.
— Я и решился, так как ты всегда ласков со мной, как отец, спросить тебя сегодня, кто же в самом деле мой отец и где моя мать? Ты мне скажешь, дядя Милон? Ах, ты так бы обрадовал меня этим! Ведь Франсуа правду говорит — у какого ребенка нет отца и матери? Должен же я знать, чей я. Маркиз и виконт, вы очень добры ко мне, вы мои милые дяди, но я хотел бы видеть моих отца и мать.