Страница 3 из 127
Мария Медичи испугалась. Уверенный тон Элеоноры сильно подействовал на нее.
— Его еще можно удержать! — вскричала она, как будто добрый ангел на минуту взял верх в ее душе.
— Этого не будет, ваше величество! — твердо отвечала Элеонора, принимая в эту критическую минуту повелительный тон, и прибавила с каким-то вдохновением. — Судьба короля должна свершиться.
— Какой ужас! — прошептала Мария, в страхе отступая от Элеоноры.
Итальянке этого и нужно было. Ее боятся, значит ей будут подчиняться!
— Корона принадлежит вам, ваше величество. Мы должны подчиниться воле судьбы! Маркиза де Вернейль сейчас явится с сообщением о том, что король направляется к экипажу, вы успеете поклониться ему на прощание.
— Элеонора, я вижу, что вы знаете больше, скажите, что вы прочли по звездам?
— Франция будет приветствовать регентшу! — ответила итальянка, искоса посмотрев на Марию Медичи. — Не бледнейте, ваше величество. Гордо и мужественно идите навстречу грядущему; наступает время вашей власти!
— Вы ужасны, Элеонора…
— Я только покорный слуга вашего величества.
— Но этого не будет, я удержу короля! — борясь в душе, вскричала Мария Медичи и хотела броситься к двери.
— Поздно, — сказала Элеонора, показывая на портьеру, из-за которой в эту минуту появилась мадам де Вернейль.
— Его величество садится в экипаж с герцогом д'Эперноном, — доложила маркиза.
— Вот из этого окна вам все будет видно, ваше величество, — сказала Элеонора.
Мария Медичи подошла. Еще не поздно было предостеречь короля, но честолюбие и жажда власти взяли верх в душе королевы. Она приветливо кивнула головой Генриху.
Элеонора торжествовала.
Маркиза де Вернейль отворила окно.
— Посмотрите, ваше величество, как весело улыбается и благодарит вас король, — сказала, понизив голос, Элеонора, — это облегчает разлуку.
Королева легко поддалась убеждениям своей приближенной. Теперь, наконец, власть, слава, почести — все будет принадлежать ей! И она, гордо подняв голову, смотрела вслед удалявшейся карете.
Герцог д'Эпернон велел лейб-кучеру ехать в цейхгауз и сел подле короля. Он знал, что Генриха на дороге ждала смерть, и был так покоен и весел, как будто просто ехал кататься.
Король в этот день тоже казался веселее и приветливо отвечал на поклоны людей на улицах Парижа. Могло ли ему прийти в голову, что в Лувре его окружают враги, которые даже королеву завлекли в свои сети?
— Герцог Сюлли будет рад видеть меня, — сказал он д'Эпернону, — это честный, преданный человек без всякой примеси фальши.
— От этой радости герцог скорее выздоровеет, ваше величество.
— Я хочу проститься с ним, потому что скоро думаю уехать из Парижа и начать войну. Надеюсь, герцог, вы будете преданным министром и советником королевы в мое отсутствие! Я знаю, что могу на вас положиться.
— Цель моей жизни состоит в том, чтобы по мере сил служить вашему величеству, — отвечал д'Эпернон, а сам между тем осторожно искал глазами Равальяка. Он боялся, как бы убийца не принял его за короля, поскольку лишь вскользь говорил с Элеонорой и Кончини об искусно задуманном ими плане преступления.
Д'Эпернон увидел Равальяка, когда карета въехала в узенькую улицу Лаферронери. Убийца стоял у одного из угловых домов, спрятав руки под накинутым на плечи плащом.
Народу было мало, улицу занимали, главным образом, возы, и королевский кучер, с трудом сдерживая горячих лошадей, должен был ехать позади них до поворота на следующую, более широкую улицу.
Момент был самый удобный. Карета приостановилась. Равальяк быстро сбросил плащ, в два прыжка преодолел расстояние, и прежде чем король успел понять в чем дело, как кошка вскочил на колесо. В воздухе блеснул кинжал.
Д'Эпернон с ужасом отшатнулся. Король вскочил и схватил убийцу за руку, но было уже поздно. Равальяк успел ударить его в грудь. Видя, что удар пришелся не в самое сердце, он ударил еще раз, сильнее. Генрих IV упал на подушки экипажа, обливаясь кровью. Герцог д'Эпернон растерянно вскочил.
— Короля убивают! Помогите, король умирает! — отчаянно закричал он.
Подбежало несколько человек. Равальяк попытался спастись бегством, но за ним бросились по пятам.
— Держите убийцу! Хватайте его! — кричали со всех сторон.
Возле экипажа уже толпился народ, раздавались плач и крики.
Король Генрих лежал неподвижно. В эту минуту сквозь толпу протиснулись два мушкетера. Герцог д'Эпернон хотел отдать им приказания, но они не обратили на него внимание и, по-видимому, хотели удостовериться сами.
Один из них был настоящий атлет.
— Каноник, — сказал он своему товарищу, — расчисти дорогу к тому дому.
Для этого не пришлось употреблять силу: один взгляд его черных глаз, один жест — и толпа быстро расступилась.
Второй мушкетер резко контрастировал со своим товарищем-геркулесом. По его худощавой невысокой фигуре, желтовато-бледному цвету лица и особенной осанке в нем сразу был виден человек знатного происхождения, а прозвище «Каноник» наводило на мысль о том, что он променял рясу на шпагу.
Но в общей суматохе было не до наблюдений. Все удовлетворились тем, что два мушкетера — а мушкетеров вообще любили — оказывали помощь королю.
— Помочь тебе, Милон? — спросил Каноник своего товарища, пытавшегося приподнять короля.
— К несчастью, любая помощь уже бесполезна, — отвечал вполголоса Милон. — Где этот маркиз?
— Он побежал за убийцей, он поймает его, — сказал Каноник.
— Позовите доктора, помогите нашему доброму королю! — кричали женщины в отчаянии.
Мушкетер-геркулес осторожно поднял безжизненное тело Генриха IV и понес в ближайший дом. Оно было тяжелым, как гиря, но со стороны казалось, что мушкетер несет его словно перышко. Каноник и герцог д'Эпернон шли за ним. Люди вокруг падали на колени и плакали.
Милон положил убитого на приготовленную постель. Он видел, что все кончено. Прибывшие доктора только пожали плечами и объявили, что здесь их искусство бессильно. Тело уже начинало холодеть.
Благородный Генрих IV умер от руки убийцы.
Когда печальная весть дошла до народа, им овладела бешеная злость на убийцу. Огромная толпа бежала по улицам с одной лишь мыслью — схватить и умертвить его. Если бы убийца попал в руки своих преследователей, его бы непременно разорвали на куски.
Между тем короля отвезли в Лувр на покрытой черным колеснице. На следующий день тело поместили в дворцовой церкви посреди бесчисленного множества свечей. Мария Медичи окружила его всевозможной торжественной пышностью, чтобы показать, как сильно она горюет и заглушить в себе упреки совести. Еще ни одна королевская похоронная процессия не выглядела столь пышно, как эта, сопровождающая Генриха IV к месту его захоронения в Сен-Дени.
III. РАВАЛЬЯК
В то самое время, когда король выезжал с герцогом д'Эперноном из Лувра, богатый дом на улице Сен-Мартен, где жил Милон, покинули три мушкетера: геркулес Милон, Каноник и их товарищ, необычайно красивый мужчина лет двадцати восьми. Его лицо с густой темно-русой бородкой являло мягкость, благородство и какую-то затаенную грусть, которая особенно была заметна, когда он улыбался. Голубой мушкетерский кафтан его и короткий плащ были сшиты из самой дорогой материи, на черной шляпе развевалось редкой красоты перо, бархатные панталоны и белые чулки также имели безукоризненный вид.
Он взял Каноника под руку и торопливо вышел с ним на улицу, пока Милон говорил что-то на лестнице лакею.
— Что случилось, маркиз? — спросил Каноник со своей обычной невозмутимостью.
— Мне надо сказать тебе пару слов пока нет Милона, — отвечал он, — вернее, у меня есть к тебе просьба.
— Говори, в чем дело, приятель! Ты знаешь, что Джузеппе Луиджи всегда был преданным другом маркиза Эжена де Монфор.
— Несмотря на его осторожность и сдержанность в проявлении чувств, — с улыбкой добавил маркиз. — Как раз эти твои качества и заставили меня обратиться именно к тебе, а не к нашему Милону. Он великолепный человек, но слишком бурный, а ты, я знаю, не станешь добиваться, чтобы узнать больше того, чем я тебе скажу.