Страница 9 из 13
Женщина отшатнулась, но, судя по всему, она была мужественным человеком. Повернувшись, она прошла в глубь квартиры, махнув нам рукой. Это была большая квартира с некогда хорошо продуманной планировкой и ультрасовременной отделкой, но сейчас квартира явно требовала ремонта. Женщина стояла у окна к нам спиной. Если она и плакала, то делала это сдержанно и беззвучно. Мы молча ждали, когда она заговорит. Наконец она повернулась к нам.
- Что вам нужно?
- Мы должны посмотреть его вещи. Его личные вещи, - сказал Михалыч.
- Вы хотите обыскать квартиру? - поняла женщина.
- Да, - кивнул Михалыч.
- Понимаю, - ответила женщина. Она, видимо, действительно все понимала, - там его комната, - показала она. - Вы привели эту молодую особу, чтобы она обыскала и меня?
Журналистка даже поперхнулась, а мы, несмотря на трагизм ситуации, весело переглянулись, представив эту сцену.
- Нет, - быстро ответил Михалыч. - Мы только хотели бы посмотреть личные вещи вашего брата.
- Да, конечно, - вздохнула женщина, - скажите, как он погиб?
- Я сказал вам правду. Он действительно выпал из окна пятого этажа, Михалыч глядел ей в глаза, - я был рядом и не успел ему помешать. Он умер мгновенно.
- Почему он это сделал?
- Не знаю. Меня тоже очень волнует именно этот вопрос.
- Там его комната, вы можете посмотреть все, что вам интересно. А рядом кабинет. - Она устало опустилась на стул.
- Бессонов, Петрашку, посмотрите там, - приказал Михалыч, - а мы с Никитой пройдем в кабинет. - В кабинет мы прошли вчетвером. И мы стали смотреть лежавшие на столе бумаги и записи. Нужно признать, что его сестра держалась мужественно. Она сидела в глубоком кресле молча, не произнося ни слова. Напротив сидела наша журналистка и тоже молчала.
Мы перебирали бумаги, пытаясь найти что-то, что нам поможет. Это называется легкая форма обыска. Так сказать, поверхностный осмотр. Но мы проводим его тщательно, пытаясь обнаружить какую-нибудь причину страсти хозяина квартиры к прыжкам из окна.
- Ваш брат работал в Кабинете Министров? - спрашивает Михалыч.
- Работал, - кивает женщина, - работал, - повторяет она, словно только сейчас понимая, что случилось. Но Михалыч, чутко чувствуя ситуацию, не дает ей раскиснуть.
- В каком отделе?
- В секретариате Кабинета Министров, - отвечает женщина, и Михалыч удивленно поднимает правую бровь. Это высшая степень удивления, и я уже знаю, что остаток ночи, вернее, остаток утра мы не будем спать.
- Вы не знаете, чем он там занимался?
- Работал, - пожимает плечами женщина, - он был обычным референтом. Он ведь и раньше там работал, когда еще это ведомство называлось Советом Министров.
- И тоже в секретариате?
- Нет. В отделе административных органов. Нужно знать Михалыча, чтобы оценить его взгляд, брошенный на меня. А потом на журналистку, сидящую в кресле. Она все запоминает, и видно, что ее зрачки вращаются, как записывающие бобины магнитофона. Я все больше убеждаюсь, что подполковник специально взял ее с собой, чтобы гарантировать хороший скандал в том случае, если сегодняшнее расследование кто-нибудь попытается замять или спустить на тормозах. Я начинаю просматривать книги в шкафу. У всех партийных чиновников привычный набор книг. "Огоньковские" подписки семидесятых и восьмидесятых годов в полном объеме. Их тогда распределяли по специальным лимитам, и никто не мог получить их, кроме сотрудников райкомов и других подобных инстанций. Я достаю одну книгу. Конечно, ее даже не открывали. Это Чехов. Признаюсь, я не большой любитель Чехова, но когда страницы даже не раскрыты, это неприятно. Словно родившийся мертвый ребенок. Эта книга могла доставить кому-то радость, сделать человека немного лучше или добрее, а вместо этого была заключена в стеклянную колбу шкафа и пылилась там до моего появления. В девяти из десяти случаев книги собирали для престижа.
Впрочем, некоторые книги раскрывались и даже активно читались. Затертый Горький. Довольно потрепанный Толстой. Все-таки молодец этот Скрибенко. У меня мама была библиотекарем, и я научился если не любить, то хотя бы ценить книги.
- А семья не жила вместе с ним? - спросил Михалыч.
- Он развелся сразу после того, как получил эту квартиру, - пояснила его сестра, - семья здесь никогда не жила. Они формально были в браке много лет, но фактически не жили вместе. Вы же знаете, тогда не разрешали разводиться ответственным сотрудникам центрального аппарата. Вот он и вынужден был не оформлять свой развод до восемьдесят седьмого года. А квартиру он получил в восемьдесят третьем.
- Это его библиотека? - спрашивает Михалыч, видя, как я достаю книги. У него взгляд наметанный, он все замечает.
- Не совсем. Здесь есть и мои книги. Мы с ним живем давно вместе.
Значит, Толстой и Горький не писатели ее брата. Это, скорее, ее кумиры. Но я уже смотрю другую полку, где лежат фотографии. Целая пачка фотографий. Я лениво перебираю ее, скорее для проформы, чем по необходимости. Какая мне разница, у кого на коленях он сидел в детстве или с какой девушкой любил фотографироваться. Здесь в основном семейные фотографии. А вот в другом альбоме лежат более поздние фотографии. Я показываю Михалычу, и тот кивает, чтобы я все проверил. Из другой комнаты доносится неясный шум. На Бессонова еще можно положиться, он действует аккуратно, а вот Ион в квартире, что слон в посудной лавке. Лучше бы мы взяли Зуева.
- У вашего брата были близкие друзья? - спрашивает Михалыч. - Он не говорил вам, куда он сегодня пойдет?
- Нет, не говорил.
- А вы не спрашивали?
- Конечно, нет. Это было его личное дело. Мы уже не в том возрасте, когда нужно контролировать друг друга.
- Но он часто уходил по ночам? - настаивает Михалыч.
- Нет. Почти никогда. Но иногда уходил. У него была женщина, у которой он оставался ночевать.
- И он не предупреждал вас?
- Иногда предупреждал, - горько отвечает она.
Я продолжаю листать альбом.
Почему у всех его друзей такой нагло-самоуверенный вид. И у всех одинаковые костюмы. Словно все они вышли из инкубатора. Впрочем, раньше так и было. Все мы, советские, были как инкубаторские. Вот на одной карточке погибший в поездке за рубежом. Все тридцать человек стоят в темных костюмах, и все строго смотрят в объектив.