Забытые письма

Разумеется, после этого Чернявский не оставил поисков, хотя и не вел их столь широко, так как чувствовал, что если не слежка, то, скажем так, наблюдение за ним велось почти непрерывно, вплоть до начала девяностых годов.

Теперь собственно о моей поездке. В Р*** я приехал на два дня и остановился у своих дальних родственников. В первый день Борис Никифорович пообещал мне подыскать в своем обширном архиве материалы по Ковальчуку, а если удастся — письма от Матвеева. Мы договорились, что я зайду назавтра пополудни, но когда я пришел, то увидел на месте его дома лишь груду тлеющих угольков. Как мне сообщили в пожарной службе, „гражданин Чернявский погиб в результате небрежного обращения с огнем“.

Вот так безрадостно, уважаемый Василий Николаевич, завершилась моя поездка в Р***. Это пока что все, что я могу сообщить вам, пользуясь посредством Интернета, но думаю, что еще смогу прислать вам весточку. Берегите себя. С уважением, Гр. Иваненко».

Нечего и говорить, что выражение лица у Василия по мере прочтения этого послания становилось все мрачнее.

— Сбываются пророчества Натальи Николаевны, — пробормотал Дубов. — Змеи вылезают из забытых костей и начинают жалить…

Детектив еще раз внимательно перечитал концовку послания.

«Иваненко ясно дает понять, что через Интернет не может сообщить всего, что хотел бы, — подумал Василий. — И, возможно, даже чувствует за собой слежку. А уж его слова „берегите себя“ означают одно — если я не выйду из игры, то и меня ждет смертельная опасность. Хотя, по правде говоря, поберечь себя прежде всего следовало бы самому Григорию Александровичу…»

— Следовательно, будем идти до конца, — произнес Дубов уже вслух и, достав из-под телефона книжку, открыл ее на букве «С».

Войдя в ресторанный зал, инспектор милиции Столбовой отыскал взглядом детектива и доктора и немедленно направился к ним.

— Что-то случилось? — спросил он Дубова. — Добрый день, доктор. Я не опоздал?

— Нет-нет, Егор Трофимович, вы пришли как раз вовремя, — ответил Дубов. — Пока еще ничего не случилось, по крайней мере у нас в Кислоярске, но я хотел бы поговорить с вами, так сказать, в четыре глаза. Или во все восемь, включая пенсне Владлена Серапионыча.

— Слушаю вас, — вздохнул инспектор, устало откинувшись на спинку стула. Их отношения с Дубовым вот уже несколько лет строились на основе здоровой конкуренции и делового сотрудничества, причем одно отнюдь не исключало другого. Во всяком случае, общее служение Делу Справедливости нередко сводило их вместе, и цепкая хватка Столбового в сочетании с недюжинным умом Дубова почти всегда приводили к успешному раскрытию преступления.

— Егор Трофимович, на сей раз я хотел бы немного поэксплуатировать ваш доступ к архивной информации, — произнес Василий.

— Надеюсь, не к секретной? — усмехнулся Столбовой.

— Я тоже надеюсь, — ответил детектив совершенно серьезно. — Речь идет об обстоятельствах смерти гражданина Владимира Филипповича Матвеева, случившейся в июле 1970 года.

— Убийство? — насторожился инспектор.

— Да нет, официальная версия — смерть от сердечной недостаточности, вмешался Серапионыч и даже для пущей важности добавил пару звучных слов по-латыни. — Но обстоятельства очень уж странные…

— Может быть, по вашему ведомству есть какая-то информация об этом человеке, — добавил Василий. — И если вам не трудно…

— Постараюсь, — кивнул Егор Трофимович и записал в блокнот: — В. Ф. Матвеев, скончался в июле семидесятого.

— И еще, — добавил Василий, — нет ли чего-то по еще одному лицу: Витя Орлов, покончил жизнь самоубийством тогда же.

— Выясним, — инспектор черкнул еще несколько слов и вернул блокнот во внутренний карман пиджака. — Если не секрет, Василий Николаевич, с чего это вы вдруг занялись такой стариной?

Василий ненадолго задумался:

— Знаете, Егор Трофимович, очень может быть, что все подозрения беспочвенны, и тогда не стоит забивать ими вашу голову, столь занятую более насущными делами. Но если нам с доктором удастся что-то раскопать, то вы будете первым, с кем мы поделимся нашими находками.

— Какими находками? — неожиданно прозвучал над ухом Василия приятный женский голос. — Неужто вы тоже решили заняться археологическими раскопками?

Голос принадлежал еще одной постоянной участнице обедов — кандидату исторических наук, которую все звали госпожа Хелена, так как ее полные инициалы были столь неудобовыговариваемы, что даже заучить их наизусть никто не мог. Частенько, если не оказывалось злободневных тем для застольной беседы, госпожа Хелена потчевала сотрапезников увлекательными экскурсами в прошлое, или, как это называл Серапионыч, проводила исторический ликбез. Рассказы госпожи Хелены всегда были столь занимательны, что ее слушатели зачастую забывали о еде, и даже сидящие за соседними столиками невольно прислушивались к импровизированным лекциям.

Так как на сей раз беседа не очень клеилась, то госпожа Хелена уже нацелилась рассказать о своих раскопках в курганах древней долины Кислоярки и даже потянулась к сумочке, где у нее лежали уникальные фотоснимки. Заметив это, Василий решил направить лекцию в иное русло:

— Госпожа Хелена, давно хотел вас спросить, хотя это, кажется, и не ваша специализация — существовали ли в советское время какие-либо проявления нацизма?

Доктор и инспектор от неожиданности чуть не поперхнулись, а госпожа Хелена невозмутимо переспросила:

— Уточните, Василий Николаич, какой период истории СССР вас интересует?

— Ну, послевоенные годы, например конец шестидесятых — начало семидесятых.

Историк ненадолго задумалась:

— Да, действительно — это не моя специальность. Но я попытаюсь ответить. В сущности, коммунистический режим на всей протяженности своего существования никогда не гнушался для самоподдержания использовать те идеи, на которых чуть ли не целиком строилось учение Гитлера. Конечно, в послевоенные годы эти тенденции достигли своего апогея — вспомним хотя бы объявление целых народов врагами и их депортации, я уж не говорю о пресловутых «безродных космополитах» и о «деле врачей»… Да и в последующие годы эта практика продолжалась, хотя и несколько более завуалированно. Собственно, игра на низменных чувствах толпы всегда была присуща власть предержащим и, увы, не только при тоталитарных режимах. Другое дело, что при советской власти все это прикрывалось коммунистической и классовой идеологией, но после распада СССР такая необходимость отпала, и на всем его бывшем пространстве откровенно нацистская нечисть расцвела что называется махровым цветом. Можно сказать, что нацистские структуры намертво срослись с коммунистическими, и уже никого не смущает свастика и человеконенавистнические лозунги даже на коммунистических демонстрациях. Я уж не говорю о жутком гибриде нацистского флага и серпа с молотом на символике национал-большевиков.

Госпожа Хелена говорила красиво и плавно, как по писаному, и говорила она слова безусловно правильные, но Василию и остальным слушателям давно известные и не требующие дополнительных доказательств. Поэтому, дождавшись окончания очередной фразы, Дубов задал наводящий вопрос:

— Скажите, известны ли вам какие-либо подпольные нацистские структуры, которые были способны, например, убрать неугодного им человека?

Столбовой недоуменно покачал головой, а госпожа Хелена как ни в чем не бывало ответила:

— Лично я ни о чем подобном не слышала. Могу только сказать, что в те времена подполье если чисто теоретически и могло существовать, то только с дозволения властей. А власти, в свете вышеназванных причин, гораздо охотнее терпели носителей нацисткой идеологии, чем, скажем, правозащитников вроде Сахарова или Ковалева. Впрочем, специально этим предметом я не занималась. А что, Василий Николаич, вам что-то известно?

Немного поразмыслив, Василий решился слегка приоткрыть карты:

— Допустим, спустя четверть века после войны некто, назовем его Икс, вышел на след гитлеровских приспешников, орудовавших в годы оккупации, предположим, на Украине, и вот в один прекрасный день он получает записку с угрозой — мол, если не угомонишься, то пеняй на себя. А внизу пририсована свастика.