Страница 30 из 163
"И сказал бог: да будет свет. И стал свет".
Но в священном писании не сказано, был ли этот свет желтый, красный или синий, там ничего не упомянуто о прожекторах, рефлекторах, рампе, софитах, об "ординарке", "двойке" и "тройке", о "пятидесятисвечовых", "сотенных" и "тысячных", о реостатах, "горизонте", тенях и прочих деталях сценического освещения.
Господь не повелевал: на шесть желтых", не изрекал: "В портал дайте синюю... нет, черт дери, не синюю, зачем синюю! Включите в люстре лунный свет да слегка прикройте ее...
Плохо, плохо, на горизонте нужен оранжевый отблеск и чтобы портал не отсвечивал..." И так далее. Богу было легче, потому что он сперва создал свет, а потом человека и театр. Генеральная репетиция есть репетиция под девизом "да будет свет", только это дело идет не так гладко, как при сотворении мира.
- Господин режиссер! - восклицает, наконец, главный герой на сцене. Уже час дня. Будем репетировать или нет?
- А почему вы не репетируете? - злобно сипит изнемогший от крика режиссер.
- "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное..."
Режиссер вскакивает.
- Плохо, плохо, потушите наполовину третий софит!
- "Что с тобой стряслось?"
- Еще! Уменьшите еще! Ну, что вы там копаетесь?
- Господин режиссер! - кричит осветитель. - Да ведь третий софит совсем не светит.
- Что же там такое светит?
- Это люстра. Вы сами велели ее включить.
- Не ваше дело, что я велел! - рычит режиссер,Выключите люстру и включите третий софит на шесть.
- "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное..."
- "Что с тобой стряслось?.."
- Плохо, плохо! Дайте в люстре желтый свет н выключите рампу.
Наступает минута странной, отрадной тишины.
О, если бы она продлилась подольше!
- Что такое? - гаркает режиссер. - Почему не репетируете?..
На сцену выходит сценариус.
- Клара куда-то вышла, господин режиссер.
- Надо репетировать! - шумит режиссер. - Пусть сейчас же идет на сцену!
- Но...
- Никаких "но"!.. - кричит режиссер и, внезапно обмякнув, как человек, который уже иа все махнул рукой, бормочет: - Начинаем!
Наконец-то!
- "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное..."
- "Что с тобой стряслось?"
Из-за кулис на сцену вдруг вылезает драпировщик со стремянкой и ставит ее к окну.
- Вам что здесь нужно? - вскрикивает режиссер нечеловеческим голосом.
- Гардины повесить, - деловито отвечает драпировщик и лезет на стремянку.
- Что повесить? Какие гардины? Марш отсюда! Почему вы их не повесили раньше?
- Потому что раньше мне не прислали материи, -отвечает "вспомогательный персонал", стоя на стремянке, но режиссер уже мчится на сцену, чтобы скинуть его со стремянки, задушить, задавить, растоптать...
Автор закрывает глаза, затыкает уши. Наконец-то разразился главный скандал, дикий, трескучий, захлебывающийся скандал генеральной репетиции, скандал, назревавший и бродивший с утра, скандал горячечный, бестолковый, несправедливый, как мир, и необходимый, как гроза в природе, скандал, наполнивший всех присутствующих - и автора, и актеров, и вспомогательный персонал, и бушующего режиссера - темной, отчаянной злобой, изнеможением, тоской, горечью, стремлением бежать из этого проклятого театра... Такова атмосфера генеральной репетиции.
Режиссер возвращается на свое место в зрительном зале, постаревший на десять лет, изнуренный, мрачный, ненавидимый всеми.
- Начинайте, - говорит он с отвращением.
- "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное..." - сдавленным голосом повторяет герой.
- "Что с тобой стряслось?" - беззвучно осведомляется Клара.
Устало, тяжко, безрадостно тянется генеральная репетиция.
- Плохо! - хрипит режиссер. - Повторить! Вы должны войти быстрее.
Утомление овладело актерами, ноги у них подкашиваются, язык прилипает к гортани, память отказывается служить. Неужели этому конца не будет?
- Плохо! - обрывает режиссер. - Назад! Заслоняете партнера.
Скорей бы конец! Актеры играют, стиснув зубы, читают текст, как пономари, режиссер хочет еще раз повторить, но машет рукой и стирает со лба холодный пот. Конец.
Актеры молча выходят из театра, чуть не шатаясь, опьяненные свежим воздухом. Автор, потупив глаза, бежит домой, неся на своих плечах всеобщую усталость и уныние. Итак, завтра премьера. Ладно, теперь уже все равно.
И все-таки все вы будете счастливы, когда снова наступит день генеральной репетиции, вы, авторы, и вы, актеры и режиссеры, мастера и парикмахеры, бутафоры и костюмерши! Это долгий и пасмурный день, злой и тяжкий, как жернов; но вы будетесчастливы именно потому, что он такой выматывающий...
ТЕХНИКА СЦЕНЬП
[Эта глава написана Иозефом Чапеком. ]
С предельной ясностью здесь уже было изложено, что получается, когда автор напишет пьесу и отдаст ее театру, как проходит первое чтение этой новинки, а потом репетиции и - генеральная репетиция. В трогательных выражениях было изображено, что чувствует и переживает автор, когда он наконец-то получает возможность наблюдать, как воплощается его пьеса в плоть и кровь театрального спектакля. Мы видели, как автор и его произведение становится средоточием всего театрального механизма, наблюдали за тем, как скрипуче и суматошно с виду, в несусветной спешке, все в театре ставится на службу вдохновению, ниспосланному автору музами и воплощенному в его пьесе. Заметили мы и то, что автор, как он ни необходим, - ибо, кто же еще напишет пьесу? - чувствует себя совершенно лишним и даже заброшенным, ибо среди всего, творящегося в театре, он - единственный, кто не стал объектом гонки и скандалов; его физическое существо не озаряют ни прожекторами, ни даже небольшим софитом, его не надо закреплять каким-нибудь косячком, красить олифой или клеевой краской, драпировать занавесками или прикрывать бутафорским дерном; к его трепещущему телу нет надобности приставлять ступеньки и навешивать двери. В интересах спектакля автор несомненно принял бы все эти муки, но так уж повелось, что с ним ничего не происходит, и он лишь ошалело глядит на сумятицу, которая вышла из-за того, что ему вздумалось написать пьесу.