Страница 147 из 163
Впрочем, штурман обещает, что мы, быть может, увидим кита. Но пока что прибавилось только чаек. Они качаются па воде около нас, хватают когтями гребни волн и кричат. Это единственные попрошайки на всем севере.
Ну, вот, видишь, - здесь конец всякой красоте и живописности. Разве трудно теперь постичь обнаженное и суровое величие мира? Я знаю, наша планета - крохотная. И много ли значит на ней тот причудливо изрезанный кусочек суши, что называется Европой?
И все-таки я был в Европе, когда глядел на звезды, сидя на греческих колоннах в Джирдженти, был р. Европе, вдыхая теплый и томный воздух Монсеррата, а сейчас шмыгаю озябшим носом здесь, тоже в Европе, в Серейсуне, и жду, не покажется ли кит.
Я знаю, об этом и говорить не стоит, другие видели во сто крат больше. Но я патриот Европы, и даже если до смерти ничего больше не увижу, все равно буду повторять: я видел величие мира.
Быть может, наша планета когда-нибудь остынет.
А может быть, мы, люди, сами превратим ее в такую пустыню, что даже чайки переведутся и некому будет кричать над морем. Но если бы мы даже лопнули от усердия - мы не в силах разрушить величие мира.
Я знаю, это слабое утешение. Знаю, мы живем в недоброе время, и сердца наши сжаты тревогой. Но мир велик.
"Самый северный город в Европе - Гаммерфест", так нас учили в школе, и представьте себе, это верно.
Верно и то, что за Гаммерфестом расположен самый северный лес в Европе (скудные заросли карликовой березы) и что крупнейшее здание в городе, да и вообще во всей части Норвегии от Тронхейма до Нордкапа, - сумасшедший дом. Это наводит на мысль, что жизнь здесь имеет свои теневые стороны, например, полярную ночь. В остальном Гаммерфест мало отличается от Тромсё, Гарстада или других городов севернее Бергена. Он такой же деревянный и чистенький, в нем две или три улицы, "озелененные" телеграфными столбами; в каждом домике лавка, где продается табак, шоколад, фарфор и открытки; продукты почти сплошь в консервированном виде. В каждом окошке стоят кактусы (чаще всего Cereus и Echinopsis), и мамаши водят своих детей на поводке.
Вот и все, что заметит здесь рассеянный взор путешественника. А стоит пройти несколько шагов, и вы уже за городом, кругом - скалы, скалы... Кое-где- островки горного репейника, колокольчиков или камейки, а внизу шумит и рыдает серое море. Дальше уже только голые и безлюдные острова. Так вот он, самый северный город Европы! Где уже нет земледельца, там еще может быть рыбак. А где уже не живут и рыбаки, еще ютятся лавочник, заготовитель и счетовод. Честное слово, самый верный признак жизни - торговля; поступь цивилизации не остановить, пока на Северном полюсе не откроется деревянная палатка с открытками, табаком и вязаными рукавицами. И уж наверняка там пристроится какойнибудь счетовод.
Кроме того, в Гаммерфесте есть большой, прекрасный порт. В нем как раз стояла на якоре белая "Стелла поларис", пароходы компании "Уайт стар" и "Канар лайн", серая и голая французская канонерка, большой черный "угольщик" из Свальбардо, с которого как раз сгружали уголь, финские лесовозы, китоловные суденышки с гарпунной пушечкой на носу, рыбачьи моторки и баркасы, парусники и ялики. Интересно, что, путешествуя по морю, проникаешься дружеским расположением ко всем встречным судам, будь это трансатлантический гигант в пятьдесят тысяч тонн водоизмещения или обшарпанная баржа с сельдью. Просто нельзя не помахать им и не пожелать счастливого плавания. Видимо, это у здешних людей в крови: шофер отвечает на приветствие велосипедиста, а пешеход откликается на приветственный жест шофера. И на суше люди здесь встречаются дружески и с достоинством, как суда в открытом море.
"Красивое судно", - тоном знатока говорили мы, встречая этакую "Стеллу поларис" или "Бремен", но приветствовали их только с вежливой сдержанностью.
Нечего навязываться в друзья к таким вельможам, я всегда говорю лучше держаться от них подальше.
Но когда мы встречали утлый баркас или торопливую моторку, которая, пофыркивая, снует от острова к острову, то чуть за борт не вываливались - с таким рвением размахивали мы руками и шляпами.
Счастливый путь, бравое суденышко с Лофотена, эгегей, пароходик из Эксфьюра! Мы, мелкота, должны держаться дружно на всех морях!
НОРДКАП
Теперь погода по-настоящему испортилась. Дует чертовский ветер, резкие волны то и дело валяют "Хокон". Даже смешно: хочешь пройти по палубе, делаешь энергичный шаг, и палуба сама охотно лезет тебе под ногу; хочешь ступить на нее, а палуба уходит из-под ног; у тебя глупое ощущение, будто ты падаешь, словно в темноте не заметил ступеньки и шагнул в пустоту. Впрочем, тот, кому по какой-либо причине доводилось нетвердой походкой ходить по неверной земле, скоро освоится и с морской качкой.
Лучшее средство против морской болезни, по-моему, бутылка коньяка. Разумеется, ее надо выпить на суше и затем попрактиковаться в ходьбе; вы получите тренировку, которая когда-нибудь очень пригодится вам в море. Тогда вы сумеете мастерски пошатываться, балансировать и ловить палубу ногами, голова у вас будет кружиться, и вы начнете хвататься за капитана, за шкоты и поручни, но душа ваша возликует, и вы будете петь и болтать, а тем временем души трезвенников будут стенать по каютам и шептать молитвы, предписанные для смертного часа. Probatum est[Испытано, проверено (лат.).].
Берега здесь темные и голые, сделанные из горного сланца. Ледниковый период обстругал их, и они стали плоскими, как стол, а к морю спускаются крутыми черными обрывами. Страшно суровый край, но в нем есть своеобразие и почти трагическое величие.
Повсюду откос за откосом, без конца гладкие нагорные плато с неожиданными отвесными утесами, синепатыми от лишайника и словно тронутыми плесенью там, где они покрыты жалкой растительностью.
Сплошная меланхолия! Я даже не удивился, когда "Хокон Адальстейн" вдруг повернул и направился прямехонько на черную скалистую стену. Наверное, он решил покончить с собой. Капитан в распахнутом черном бушлате стоит, засунув руки в карманы, и только помаргивает, а маленький смуглый офицер на мостике цедит сквозь зубы "stodig, stodig".